Ходжа насреддин рассказы: Читать онлайн электронную книгу Повесть о Ходже Насреддине — Часть первая бесплатно и без регистрации!

Читать онлайн электронную книгу Повесть о Ходже Насреддине — Часть первая бесплатно и без регистрации!

Рассказывают также, что один простак шел, держа в руке узду своего осла, которого он вел за собою.

Триста восемьдесят восьмая ночь Шахразады.

Глава первая

Тридцать пятый год своей жизни Ходжа Насреддин встретил в пути.

Больше десяти лет провел он в изгнании, странствуя из города в город, из одной страны в другую, пересекая моря и пустыни, ночуя как придется – на голой земле у скудного пастушеского костра, или в тесном караван-сарае, где в пыльной темноте до утра вздыхают и чешутся верблюды и глухо позвякивают бубенцами, или в чадной, закопченной чайхане, среди лежащих вповалку водоносов, нищих, погонщиков и прочего бедного люда, с наступлением рассвета наполняющего своими пронзительными криками базарные площади и узкие улички городов. Нередко удавалось ему ночевать и на мягких шелковых подушках в гареме какого-нибудь иранского вельможи, который как раз в эту ночь ходил с отрядом стражников по всем чайханам и караван-сараям, разыскивая бродягу и богохульника Ходжу Насреддина, чтобы посадить его на кол… Через решетку окна виднелась узкая полоска неба, бледнели звезды, предутренний ветерок легко и нежно шумел по листве, на подоконнике начинали ворковать и чистить перья веселые горлинки.

И Ходжа Насреддин, целуя утомленную красавицу, говорил:

– Пора. Прощай, моя несравненная жемчужина, и не забывай меня.

– Подожди! – отвечала она, смыкая прекрасные руки на его шее. – Разве ты уходишь совсем? Но почему? Послушай, сегодня вечером, когда стемнеет, я опять пришлю за тобой старуху.

– Нет. Я уже давно забыл то время, когда проводил две ночи подряд под одной крышей. Надо ехать, я очень спешу.

– Ехать? Разве у тебя есть какие-нибудь неотложные дела в другом городе? Куда ты собираешься ехать?

– Не знаю. Но уже светает, уже открылись городские ворота и двинулись в путь первые караваны. Ты слышишь – звенят бубенцы верблюдов! Когда до меня доносится этот звук, то словно джины вселяются в мои ноги, и я не могу усидеть на месте!

– Уходи, если так! – сердито говорила красавица, тщетно пытаясь скрыть слезы, блестевшие на ее длинных ресницах. – Но скажи мне хоть свое имя на прощание.

– Ты хочешь знать мое имя? Слушай, ты провела ночь с Ходжой Насреддином! Я – Ходжа Насреддин, возмутитель спокойствия и сеятель раздоров, тот самый, о котором ежедневно кричат глашатаи на всех площадях и базарах, обещая большую награду за его голову. Вчера обещали три тысячи туманов, и я подумал даже – не продать ли мне самому свою собственную голову за такую хорошую цену. Ты смеешься, моя звездочка, ну, дай мне скорее в последний раз твои губы. Если бы я мог, то подарил бы тебе изумруд, но у меня нет изумруда, – возьми вот этот простой белый камешек на память!

Он натягивал свой рваный халат, прожженный во многих местах искрами дорожных костров, и удалялся потихоньку. За дверью громко храпел ленивый, глупый евнух в чалме и мягких туфлях с загнутыми кверху носами – нерадивый страж главного во дворце сокровища, доверенного ему. Дальше, врастяжку на коврах и кошмах, храпели стражники, положив головы на свои обнаженные ятаганы. Ходжа Насреддин прокрадывался на цыпочках мимо, и всегда благополучно, словно бы становился на это время невидимым.

И опять звенела, дымилась белая каменистая дорога под бойкими копытами его ишака. Над миром в синем небе сияло солнце; Ходжа Насреддин мог не щурясь смотреть на него. Росистые поля и бесплодные пустыни, где белеют полузанесенные песком верблюжьи кости, зеленые сады и пенистые реки, хмурые горы и зеленые пастбища, слышали песню Ходжи Насреддина. Он уезжал все дальше и дальше, не оглядываясь назад, не жалея об оставленном и не опасаясь того, что ждет впереди.

А в покинутом городе навсегда оставалась жить память о нем.

Вельможи и муллы бледнели от ярости, слыша его имя; водоносы, погонщики, ткачи, медники и седельники, собираясь по вечерам в чайханах, рассказывали друг другу смешные истории о его приключениях, из которых он всегда выходил победителем; томная красавица в гареме часто смотрела на белый камешек и прятала его в перламутровый ларчик, услышав шаги своего господина.

– Уф! – говорил толстый вельможа и, пыхтя и сопя, начинал стаскивать свой парчовый халат. – Мы все вконец измучились с этим проклятым бродягой Ходжой Насреддином: он возмутил и взбаламутил все государство! Я получил сегодня письмо от моего старинного друга, уважаемого правителя Хорасанской округи. Подумать только – едва этот бродяга Ходжа Насреддин появился в его городе, как сразу же кузнецы перестали платить налоги, а содержатели харчевен отказались бесплатно кормить стражников.

Мало того, этот вор, осквернитель ислама и сын греха, осмелился забраться в гарем хорасанского правителя и обесчестить его любимую жену! Поистине, мир еще не видывал подобного преступника! Жалею, что этот презренный оборванец не попытался проникнуть в мой гарем, а то бы его голова давным-давно торчала на шесте посредине главной площади!

Красавица молчала, затаенно улыбалась, – ей было и смешно, и грустно. А дорога все звенела, дымилась под копытами ишака. И звучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал всюду: в Багдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае, Эчмиадзине и Тбилиси, в Дамаске и Трапезунде, он знал все эти города и еще великое множество других, и везде он оставил по себе память.

Теперь он возвращался в свой родной город, в Бухару-и-Шериф, в Благородную Бухару, где рассчитывал, скрываясь под чужим именем, отдохнуть немного от бесконечных скитаний.

Глава вторая

Присоединившись к большому купеческому каравану, Ходжа Насреддин пересек бухарскую границу и на восьмой день пути увидел вдали в пыльной мгле знакомые минареты великого, славного города.

Хрипло закричали измученные жаждой и зноем караванщики, верблюды прибавили шагу: солнце уже садилось, и надо было спешить, чтобы войти в Бухару раньше, чем закроют городские ворота. Ходжа Насреддин ехал в самом хвосте каравана, окутанный густым тяжелым облаком пыли; это была родная, священная пыль; ему казалось, что она пахнет лучше, чем пыль других, далеких земель. Чихая и откашливаясь, он говорил своему ишаку:

– Ну вот мы, наконец, дома. Клянусь аллахом, нас ожидают здесь удача и счастье.

Караван подошел к городской стене как раз в ту минуту, когда стражники запирали ворота. «Подождите, во имя аллаха!» – закричал караван-баши, показывая издали золотую монету. Но ворота уже сомкнулись, с лязгом упали засовы, и часовые стали на башнях около пушек. Потянуло прохладным ветром, в туманном небе погас розовый отблеск и ясно обозначился тонкий серп молодого месяца, и в сумеречной тишине со всех бесчисленных минаретов понеслись высокие, протяжные и печальные голоса муэдзинов, призывавших мусульман к вечерней молитве.

Купцы и караванщики стали на колени, а Ходжа Насреддин со своим ишаком отошел потихоньку в сторону.

– Этим купцам есть за что благодарить аллаха: они сегодня пообедали и теперь собираются ужинать. А мы с тобой, мой верный ишак, не обедали и не будем ужинать; если аллах желает получить нашу благодарность, то пусть пошлет мне миску плова, а тебе – сноп клевера!

Он привязал ишака к придорожному дереву, а сам лег рядом, прямо на землю, положив под голову камень. Глазам его открылись в темно-прозрачном небе сияющие сплетения звезд, и каждое созвездие было знакомо ему: так часто за десять лет он видел над собой открытое небо! И он всегда думал, что эти часы безмолвного мудрого созерцания делают его богаче самых богатых, и хотя богатый ест на золотых блюдах, но зато и ночевать он должен непременно под крышей, и ему не дано в полночь, когда все затихает, почувствовать полет земли сквозь голубой и прохладный звездный туман…

Между тем в караван-сараях и чайханах, примыкавших снаружи к зубчатой городской стене, загорелись костры под большими котлами и жалобно заблеяли бараны, которых потащили на убой. Но опытный Ходжа Насреддин предусмотрительно устроился на ночлег с наветренной стороны, чтобы запах пищи не дразнил и не беспокоил его. Зная бухарские порядки, он решил поберечь последние деньги, чтобы заплатить утром пошлину у городских ворот.

Он долго ворочался, а сон все не шел к нему, и причиной бессонницы был вовсе не голод. Ходжу Насреддина томили и мучили горькие мысли, даже звездное небо не могло сегодня утешить его.

Он любил свою родину, и не было в мире большей любви у этого хитрого весельчака с черной бородкой на меднозагорелом лице и лукавыми искрами в ясных глазах. Чем дальше от Бухары скитался он в заплатанном халате, засаленной тюбетейке и порванных сапогах, тем сильнее он любил Бухару и тосковал по ней. В своем изгнании он все время помнил узкие улички, где арба, проезжая, боронит по обе стороны глиняные заборы; он помнил высокие минареты с узорными изразцовыми шапками, на которых утром и вечером горит огненный блеск зари, древние, священные карагачи с чернеющими на сучьях огромными гнездами аистов; он помнил дымные чайханы над арыками, в тени лепечущих тополей, дым и чад харчевен, пеструю сутолоку базаров; он помнил горы и реки своей родины, ее селения, поля, пастбища и пустыни, и, когда в Багдаде или в Дамаске он встречал соотечественника и узнавал его по узору на тюбетейке и по особому покрою халата, сердце Ходжи Насреддина замирало и дыхание стеснялось.

Вернувшись, он увидел свою родину еще более несчастной, чем в те дни, когда покинул ее. Старого эмира давно похоронили. Новый эмир за восемь лет сумел вконец разорить Бухару. Ходжа Насреддин увидел разрушенные мосты на дорогах, убогие посевы ячменя и пшеницы, сухие арыки, дно которых потрескалось от жары. Поля дичали, зарастали бурьяном и колючкой, сады погибали от жажды, у крестьян не было ни хлеба, ни скота, нищие вереницами сидели вдоль дорог, вымаливая подаяние у таких же нищих, как сами. Новый эмир поставил во всех селениях отряды стражников и приказал жителям бесплатно кормить их, заложил множество новых мечетей и приказал жителям достраивать их, – он был очень набожен, новый эмир, и дважды в год обязательно ездил на поклонение праху святейшего и несравненного шейха Богаэддина, гробница которого высилась близ Бухары. В дополнение к прежним четырем налогам он ввел еще три, установил плату за проезд через каждый мост, повысил торговые и судебные пошлины, начеканил фальшивых денег… Приходили в упадок ремесла, разрушалась торговля: невесело встретила Ходжу Насреддина его любимая родина.

…Рано утром со всех минаретов опять запели муэдзины; ворота открылись, и караван, сопровождаемый глухим звоном бубенцов, медленно вошел в город.

За воротами караван остановился: дорогу преградили стражники. Их было великое множество – обутых и босых, одетых и полуголых, еще не успевших разбогатеть на эмирской службе. Они толкались, кричали, спорили, заранее распределяя между собой наживу. Наконец из чайханы вышел сборщик пошлин – тучный и сонный, в шелковом халате с засаленными рукавами, в туфлях на босу ногу, со следами невоздержанности и порока на оплывшем лице. Окинув жадным взглядом купцов, он сказал:

– Приветствую вас, купцы, желаю вам удачи в торговых делах. И знайте, что есть повеление эмира избивать палками до смерти каждого, кто утаит хоть самую малость товара!

Купцы, охваченные смущением и страхом, молча поглаживали свои крашеные бороды. Сборщик повернулся к стражникам, которые от нетерпения давно уже приплясывали на месте, и пошевелил толстыми пальцами. Это был знак. Стражники с гиком и воем кинулись к верблюдам. В давке и спешке они перерубали саблями волосяные арканы, звучно вспарывали тюки, выбрасывали на дорогу парчу, шелк, бархат, ящики с перцем, чаем и амброй, кувшины с драгоценным розовым маслом и тибетскими лекарствами.

От ужаса купцы лишились языка. Через две минуты осмотр окончился. Стражники выстроились позади своего начальника. Халаты их топорщились и отдувались. Начался сбор пошлин за товары и за въезд в город. У Ходжи Насреддина товаров не было, с него полагалась пошлина только за въезд.

– Откуда ты пришел и зачем? – спросил сборщик. Писец обмакнул в чернильницу гусиное перо и приготовился записать ответ Ходжи Насреддина.

– Я приехал из Испагани[1]Л.В. Соловьев в своей книге неоднократно дает старое русское название иноязычных имен, фамилий, географических названий. Здесь и далее примечания Е. Калмановского. Испагань (Исфаган, Исфахан) – крупный город в Персии (нынешнем Иране)., о пресветлый господин. Здесь, в Бухаре, живут мои родственники.

– Так, – сказал сборщик. – Ты едешь в гости к своим родственникам. Значит, ты должен заплатить гостевую пошлину.

– Но я еду к своим родственникам не в гости, – возразил Ходжа Насреддин. – Я еду по важному делу.

– По делу! – вскричал сборщик, и в глазах его мелькнул блеск. – Значит, ты едешь в гости и одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на украшение мечетей во славу аллаха, который сохранил тебя в пути от разбойников.

«Лучше бы он сохранил меня сейчас, а от разбойников я бы как-нибудь и сам уберегся», – подумал Ходжа Насреддин, но промолчал: он успел подсчитать, что в этой беседе каждое слово обходится ему больше чем в десять таньга. Он развязал пояс и под хищными пристальными взглядами стражников начал отсчитывать пошлину за въезд в город, гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвование на украшение мечетей. Сборщик грозно покосился на стражников, они отвернулись. Писец, уткнувшись в книгу, быстро заскрипел пером.

Ходжа Насреддин расплатился, хотел уходить, но сборщик заметил, что в его поясе осталось еще несколько монет.

– Подожди, – остановил он Ходжу Насреддина. – А кто же будет платить пошлину за твоего ишака? Если ты едешь в гости к родственникам, значит, и твой ишак едет в гости к родственникам.

– Ты прав, о мудрый начальник, – смиренно ответил Ходжа Насреддин, снова развязывая пояс. – У моего ишака в Бухаре действительно великое множество родственников, иначе наш эмир с такими порядками давным-давно полетел бы с трона, а ты, о почтенный, за свою жадность попал бы на кол!

Прежде чем сборщик опомнился, Ходжа Насреддин вскочил на ишака и, пустив его во весь опор, исчез в ближайшем переулке. «Скорее, скорее! – говорил он. – Прибавь ходу, мой верный ишак, прибавь ходу, иначе твой хозяин заплатит еще одну пошлину – собственной головой!»

Ишак у Ходжи Насреддина был очень умный, все понимал: он слышал своими длинными ушами гул и смятение у городских ворот, крики стражников и, не разбирая дороги, мчался так, что Ходжа Насреддин, обхватив обеими руками его шею и высоко подобрав ноги, едва держался в седле. За ним с хриплым лаем неслась целая свора собак; встречные жались к заборам и смотрели вслед, покачивая головами.

Тем временем у городских ворот стражники обшарили всю толпу, разыскивая дерзкого вольнодумца. Купцы, ухмыляясь, шептали друг другу:

– Вот ответ, который сделал бы честь даже самому Ходже Насреддину!..

К полудню весь город знал об этом ответе; продавцы на базаре рассказывали шепотом покупателям, а те передавали дальше, и все говорили при этом: «Вот слова, достойные самого Ходжи Насреддина!»

И никто не знал, что эти слова принадлежали Ходже Насреддину, что он сам, знаменитый и несравненный Ходжа Насреддин, бродит сейчас по городу, голодный, без гроша в кармане, разыскивая родственников или старых друзей, которые бы накормили его и приютили на первое время.

Глава третья

Он не нашел в Бухаре ни родственников, ни старых друзей. Он не нашел даже отчего дома, в котором родился и вырос, играя в тенистом саду, где в осенние прозрачные дни шелестела под ветром желтеющая листва, спелые плоды с глухим, словно бы отдаленным стуком падали на землю, тонкими голосами свистели птицы, солнечные пятна трепетали на благоуханной траве, гудели трудолюбивые пчелы, собирая последнюю дань с увядающих цветов, затаенно журчала в арыке вода, рассказывая мальчику свои бесконечные, непонятные сказки… Теперь на этом месте был пустырь: бугры, рытвины, цепкий чертополох, закопченные кирпичи, оплывающие остатки стен, куски истлевших камышовых циновок; ни одной птицы, ни одной пчелы не увидел здесь Ходжа Насреддин! Только из-под камней, о которые он споткнулся, вытекла вдруг маслянистая длинная струя и, тускло блеснув на солнце, скрылась опять под камнями, – это была змея, одинокий и страшный житель пустынных мест, навсегда покинутых человеком.

Потупившись, Ходжа Насреддин долго стоял в молчании; горе сжимало его сердце.

Он услышал за спиной дребезжащий кашель и обернулся.

По тропинке шел через пустырь какой-то старик, согбенный нуждой и заботами. Ходжа Насреддин остановил его:

– Мир тебе, старец, да пошлет тебе аллах еще много лет здоровья и благоденствия. Скажи, чей дом стоял раньше на этом пустыре?

– Здесь стоял дом седельника Шир-Мамеда, – ответил старик. – Я когда-то хорошо знал его. Этот Шир-Мамед был отцом знаменитого Ходжи Насреддина, о котором ты, путник, наверное, слышал немало.

– Да, я слышал кое-что. Но скажи, куда девался этот седельник Шир-Мамед, отец знаменитого Ходжи Насреддина, куда девалась его семья?

– Тише, сын мой. В Бухаре тысячи и тысячи шпионов – они могут услышать нас, и тогда мы не оберемся беды. Ты, наверное, приехал издалека и не знаешь, что в нашем городе строго запрещено упоминать имя Ходжи Насреддина, за это сажают в тюрьму. Наклонись ко мне ближе, и я расскажу.

Ходжа Насреддин, скрывая волнение, низко пригнулся к нему.

– Это было еще при старом эмире, – начал старик. – Через полтора года после изгнания Ходжи Насреддина по базару разнесся слух, что он вернулся, тайно проживает в Бухаре и сочиняет про эмира насмешливые песни. Этот слух дошел до эмирского дворца, стражники кинулись искать Ходжу Насреддина, но найти не могли. Тогда эмир повелел схватить отца Ходжи Насреддина, двух братьев, дядю, всех дальних родственников, друзей и пытать до тех пор, пока они не скажут, где скрывается Ходжа Насреддин. Слава аллаху, он послал им столько мужества и твердости, что они смогли промолчать, и наш Ходжа Насреддин не попался в руки эмиру. Но его отец, седельник Шир-Мамед, заболел после пыток и вскоре умер, а все родственники и друзья покинули Бухару, скрываясь от эмирского гнева, и никто не знает, где они сейчас. И тогда эмир приказал разрушить их жилища и выкорчевать сады, дабы истребить в Бухаре самую память о Ходже Насреддине.

– За что же их пытали? – воскликнул Ходжа Насреддин; слезы текли по его лицу, но старик видел плохо и не замечал этих слез. – За что их пытали? Ведь Ходжи Насреддина в то время не было в Бухаре, я это очень хорошо знаю!

– Никто этого не знает! – ответил старик. – Ходжа Насреддин появляется, где захочет, и исчезает, когда захочет. Он везде и нигде, наш несравненный Ходжа Насреддин!

С этими словами старик, охая и кашляя, побрел дальше, а Ходжа Насреддин, закрыв лицо руками, подошел к своему ишаку.

Он обнял ишака, прижался мокрым лицом к его теплой, пахучей шее: «Ты видишь, мой добрый, мой верный друг, – говорил Ходжа Насреддин, – у меня не осталось никого из близких, только ты постоянный и неизменный товарищ в моих скитаниях». И, словно чувствуя горе своего хозяина, ишак стоял смирно, не шевелясь, и даже перестал жевать колючку, которая так и осталась висеть у него на губах.

Но через час Ходжа Насреддин укрепил свое сердце, слезы высохли на его лице. «Ничего! – вскричал он, сильно хлопнув ишака по спине. – Ничего! Меня еще не забыли в Бухаре, меня знают и помнят в Бухаре, и мы сумеем найти здесь друзей! И теперь уж мы сочиним про эмира такую песню, что он лопнет от злости на своем троне, и его вонючие кишки прилипнут к разукрашенным стенам дворца! Вперед, мой верный ишак, вперед!»

Глава четвертая

Был послеполуденный душный и тихий час. Дорожная пыль, камни, глиняные заборы и стены – все раскалилось, дышало ленивым жаром, и пот на лице Ходжи Насреддина высыхал раньше, чем он успевал его вытереть.

Ходжа Насреддин с волнением узнавал знакомые улицы, чайханы и минареты. Ничего не изменилось за десять лет в Бухаре, все так же облезшие собаки дремали у водоемов, и стройная женщина, изогнувшись и придерживая смуглой рукой с накрашенными ногтями свою чадру, погружала в темную воду узкий звенящий кувшин. И все так же наглухо были заперты ворота знаменитой медресе Мир-Араб, где под тяжелыми сводами келий ученые улемы[2] Улемы (улама) – знатоки религиозного исламского учения, толкователи и советчики. и мударрисы[3] Мударрисы (мудеррисы) – в мусульманских школах преподаватели предметов, основанных на тексте Корана., давно позабывшие цвет весенней листвы, запах солнца и говор воды, сочиняют с горящими мрачным пламенем глазами толстые книги во славу аллаха, доказывая необходимость уничтожения до седьмого колена всех, не исповедующих ислама. Ходжа Насреддин ударил ишака пятками, проезжая это страшное место.

Но где же все-таки пообедать? Ходжа Насреддин в третий раз со вчерашнего дня перевязал свой пояс.

– Надо что-то придумать, – сказал он. – Остановимся, мой верный ишак, и подумаем. А вот, кстати, чайхана!

Разнуздав ишака, он пустил его собирать недоеденный клевер у коновязи, а сам, подобрав полы халата, уселся перед арыком, в котором, булькая и пенясь на заворотах, шла густая от глины вода. «Куда, зачем и откуда течет эта вода – она не знает и не думает об этом, – горестно размышлял Ходжа Насреддин. – Я тоже не знаю ни своего пути, ни отдыха, ни дома. Зачем я пришел в Бухару? Куда я уйду завтра? И где же раздобыть полтаньга на обед? Неужели я опять останусь голодным? Проклятый сборщик пошлин, он ограбил меня дочиста и еще имел бесстыдство толковать мне о разбойниках!»

В эту минуту он вдруг увидел виновника своих несчастий. К чайхане подъехал сам сборщик пошлин. Два стражника вели под уздцы арабского жеребца, гнедого красавца с благородным и страстным огнем в темных глазах. Он, пригибая шею, нетерпеливо перебирал тонкими ногами, как будто ему было противно нести на себе жирную тушу сборщика.

Стражники почтительно сгрузили своего начальника, и он вошел в чайхану, где трепещущий от раболепия чайханщик усадил его на шелковые подушки, заварил ему отдельно самого лучшего чаю и подал тонкую пиалу китайской работы. «Неплохо встречают его за мои деньги!» – подумал Ходжа Насреддин.

Сборщик налился чаем до самого горла и вскоре задремал на подушках, наполнив чайхану сопением, храпом и причмокиваниями. Все остальные гости перешли в разговорах на шепот, боясь потревожить его сон. Стражники сели над ним – один справа, а другой слева – и отгоняли веточками назойливых мух, пока не убедились, что сборщик уснул крепко; тогда они перемигнулись, разнуздали коня, бросили ему сноп клевера и, захватив с собою кальян, ушли в глубь чайханы, в темноту, откуда через минуту на Ходжу Насреддина потянуло сладким запахом гашиша: стражники на свободе предавались пороку. «Ну, а мне пора собираться! – решил Ходжа Насреддин, вспомнив утреннее приключение у городских ворот и опасаясь, что стражники, неровен час, узнают его. – Но где же все-таки достану я полтаньга? О всемогущая судьба, столько раз выручавшая Ходжу Насреддина, обрати на него свой благосклонный взор!»

В это время его окликнули: «Эй ты, оборванец!». Он обернулся и увидел на дороге крытую, богато разукрашенную арбу, откуда, раздвинув занавески, выглядывал человек в большой чалме и дорогом халате.

И раньше чем этот человек – богатый купец или вельможа – произнес следующее слово, Ходжа Насреддин уже знал, что его призыв к счастью не остался без ответа: счастье, как всегда, обратило к нему в трудную минуту свой благосклонный взор.

– Мне нравится этот жеребец, – надменно сказал богач, глядя поверх Ходжи Насреддина и любуясь гнедым арабским красавцем. – Скажи мне, продается ли этот жеребец?

– В мире нет такого коня, который бы не продавался, – уклончиво ответил Ходжа Насреддин.

– У тебя в кармане, наверное, не очень много денег, – продолжал богач. – Слушай внимательно. Я не знаю, чей это жеребец, откуда он и кому принадлежал раньше. Я не спрашиваю тебя об этом. С меня достаточно того, что, судя по твоей запыленной одежде, ты приехал в Бухару издалека. С меня этого достаточно. Ты понял?

Ходжа Насреддин, охваченный ликованием и восхищением, кивнул головой: он сразу понял все и даже гораздо больше, чем хотел ему сказать богач. Он думал только об одном: чтобы какая-нибудь глупая муха не заползла в ноздрю или в гортань сборщику пошлин и не разбудила его. О стражниках он беспокоился меньше: они продолжали с увлечением предаваться пороку, о чем свидетельствовали клубы густого зеленого дыма, валившего из темноты.

– Но ты сам понимаешь, – надменно и важно продолжал богач, – что тебе в твоем рваном халате не подобает ездить на таком коне. Это даже было бы опасным для тебя, потому что каждый задал бы себе вопрос: «Откуда взялся у этого нищего такой прекрасный жеребец?» – и ты мог бы легко угодить в тюрьму.

– Ты прав, о высокорожденный! – смиренно ответил Ходжа Насреддин. – Конь действительно слишком хорош для меня. Я в своем рваном халате всю жизнь езжу на ишаке и даже не осмеливаюсь подумать о том, чтобы сесть на такого коня.

Ответ его понравился богачу.

– Это хорошо, что ты при своей бедности не ослеплен гордостью: бедняк должен быть смиренен и скромен, ибо пышные цветы присущи благородному миндалю, но не присущи убогой колючке. Теперь ответь мне – хочешь ли ты получить вот этот кошелек? Здесь ровно триста таньга серебром.

– Еще бы! – воскликнул Ходжа Насреддин, внутренне холодея, потому что зловредная муха все-таки заползла в ноздрю сборщика пошлин: он чихнул и зашевелился. – Еще бы! Кто откажется получить триста таньга серебром? Ведь это все равно что найти кошелек на дороге!

– Ну, положим, на дороге ты нашел совсем другое, – ответил богач, тонко улыбнувшись. – Но то, что ты нашел на дороге, я согласен обменять на серебро. Получи свои триста таньга.

Он протянул Ходже Насреддину увесистый кошелек и подал знак своему слуге, который, почесывая нагайкой спину, молча прислушивался к разговору. Слуга направился к жеребцу. Ходжа Насреддин успел заметить, что слуга, судя по усмешке на его плоской рябой роже и по беспокойным глазам, – отъявленный плут, вполне достойный своего господина. «Три плута на одной дороге – это слишком много, одному пора убираться!» – решил Ходжа Насреддин. Восхваляя благочестие и щедрость богача, он вскочил на ишака и так сильно ударил его пятками, что ишак, несмотря на всю свою леность, взял сразу в галоп.

Обернувшись, Ходжа Насреддин увидел, что рябой слуга привязывает к арбе гнедого арабского жеребца.

Обернувшись еще раз, он увидел, что богач и сборщик пошлин дерут друг друга за бороды, а стражники тщетно стараются разнять их.

Разумный не вмешивается в чужую ссору. Ходжа Насреддин крутил и вилял по всем переулкам, пока не почувствовал себя в безопасности. Он натянул поводья, сдерживая галоп ишака.

– Подожди, подожди, – начал он. – Теперь нам спешить некуда…

Вдруг он услышал вблизи тревожный, перебивчатый цокот копыт.

– Эге! Вперед, мой верный ишак, вперед, выручай! – крикнул Ходжа Насреддин, но было уже поздно: из-за поворота на дорогу выскочил всадник.

Это был рябой слуга. Он скакал на лошади, выпряженной из арбы. Болтая ногами, он промчался мимо Ходжи Насреддина и, круто осадив лошадь, поставил ее поперек дороги.

– Пропусти, добрый человек, – кротко сказал Ходжа Насреддин. – На таких узких дорогах нужно ездить вдоль, а не поперек.

– Ага! – ответил слуга со злорадством в голосе. – Ну, теперь тебе не миновать подземной тюрьмы! Знаешь ли ты, что этот вельможа, владелец жеребца, вырвал у моего господина полбороды, а мой господин разбил ему до крови нос. Завтра же тебя потащат на эмирский суд. Поистине, участь твоя горькая, о человек!

– Что ты говоришь?! – воскликнул Ходжа Насреддин. – Из-за чего же могли так сильно поссориться эти почтенные люди? Но зачем ты остановил меня – я не могу быть судьей в их споре! Пускай уж они сами разбираются как-нибудь!

– Довольно болтать! – сказал слуга. – Заворачивай обратно. Придется тебе ответить за этого жеребца.

– Какой жеребец?

– Ты еще спрашиваешь?! Тот самый, за которого ты получил от моего господина кошелек серебра.

– Клянусь аллахом, ты ошибаешься, – ответил Ходжа Насреддин. – Жеребец здесь совсем ни при чем. Посуди сам – ты ведь слышал весь разговор. Твой господин, человек щедрый и благочестивый, желая помочь бедняку, спросил: хочу ли я получить триста таньга серебром? – и я ответил, что, конечно, хочу. И он дал мне триста таньга, да продлит аллах дни его жизни! Но предварительно он решил испытать мою скромность и мое смирение, дабы убедиться, что я заслуживаю награды. Он сказал: «Я не спрашиваю, чей это жеребец и откуда он» – желая проверить, не назову ли я себя из ложной гордости хозяином этого жеребца. Я промолчал, и щедрый, благочестивый купец остался доволен этим. Потом он сказал, что такой жеребец был бы слишком хорош для меня, я с ним вполне согласился, и он опять остался доволен. Затем он сказал, что я нашел на дороге то, что может быть обменено на серебро, намекая этим на мое усердие и твердость в исламе, которые я обрел в своих скитаниях по святым местам. И он тогда наградил меня, дабы этим благочестивым делом заранее облегчить себе переход в рай по загробному мосту, что легче волоса и тоньше острия меча, как говорит священный коран. В первой же молитве я сообщу аллаху о благочестивом поступке твоего господина, дабы аллах заранее приготовил для него перила на этом мосту.

Слуга задумался, потом сказал с хитрой усмешкой, от которой Ходже Насреддину стало как-то не по себе:

– Ты прав, о путник! И как это я сразу не догадался, что твой разговор с моим хозяином имеет столь добродетельный смысл! Но если уж ты решил помочь моему господину в переходе по загробному мосту, то лучше, чтобы перила были с двух сторон. Оно выйдет крепче и надежнее. Я тоже с удовольствием помолился бы за моего господина, чтобы аллах поставил перила и с другой стороны.

– Так помолись! – воскликнул Ходжа Насреддин. – Кто мешает тебе? Ты даже обязан это сделать. Разве не повелевает коран рабам и слугам ежедневно молиться за своих господ, не требуя особой награды…

– Заворачивай ишака! – грубо сказал слуга и, тронув лошадь, прижал Ходжу Насреддина к забору. – Ну, живее, не заставляй меня терять попусту время!

– Подожди, – торопливо прервал его Ходжа Насреддин. – Я еще не все сказал. Я собирался прочесть молитву в триста слов, по числу таньга, полученных мною. Но теперь я думаю, что можно обойтись молитвой в двести пятьдесят слов. Перила с моей стороны будут только чуть-чуть потоньше и покороче. А ты прочтешь молитву в пятьдесят слов, и премудрый аллах сумеет из тех же бревен выкроить перила на твою сторону.

– Как же так? – возразил слуга. – Значит, мои перила будут в пять раз короче твоих?

– Но зато они будут в самом опасном месте! – с живостью добавил Ходжа Насреддин.

– Нет! Я не согласен на такие коротенькие перила! – решительно сказал слуга. – Значит, часть моста будет не огороженной! Я весь бледнею и покрываюсь холодным потом при мысли о страшной опасности, угрожающей моему господину! Я полагаю, что мы оба должны прочесть молитвы по сто пятьдесят слов, чтобы перила были с обеих сторон одинаковыми. Ну, пусть они будут тоненькие, зато с двух сторон. А если ты не согласен, то я в этом вижу злой умысел против моего господина – значит, ты хочешь, чтобы он свалился с моста! И я сейчас позову людей, и ты прямым ходом отправишься в подземную тюрьму!

– Тоненькие перила! – в ярости вскричал Ходжа Насреддин, чувствуя как бы слабое пошевеливание кошелька в своем поясе. – По-твоему, достаточно огородить этот мост прутиками! Пойми же, что перила с одной стороны должны быть непременно толще и крепче, дабы купцу было за что ухватиться, если он оступится и будет падать!

– Сама истина говорит твоими устами! – радостно воскликнул слуга. – Пусть они будут толще с моей стороны, а я уж не пожалею труда и прочту молитву в двести слов!

– А в триста не хочешь? – злобно сказал Ходжа Насреддин.

Они долго спорили на дороге. Редкие прохожие, слышавшие обрывки разговора, почтительно кланялись, принимая Ходжу Насреддина и рябого слугу за благочестивых паломников, возвращающихся с поклонения святым местам.

Когда они расставались, кошелек Ходжи Насреддина был легче наполовину: они договорились, что мост, ведущий в рай, должен быть огорожен для купца с двух сторон совершенно одинаковыми по длине и прочности перилами.

– Прощай, путник, – сказал слуга. – Сегодня мы с тобой совершили благочестивое дело.

– Прощай, добрый, преданный и добродетельный слуга, столь пекущийся о спасении души своего хозяина. Скажу еще, что в споре ты не уступишь, наверное, даже самому Ходже Насреддину.

– Почему ты вспомнил о нем? – насторожился слуга.

– Да так. Пришлось к слову, – ответил Ходжа Насреддин, подумав про себя: «Эге!.. Да это, кажется, не простая птица!»

– Может быть, ты приходишься ему каким-нибудь дальним родственником? – спросил слуга. – Или знаешь кого-нибудь из его родственников?

– Нет, я никогда не встречался с ним. И я никого не знаю из его родственников.

– Скажу тебе на ухо, – слуга наклонился в седле, – я прихожусь родственником Ходже Насреддину. Я его двоюродный брат. Мы вместе провели детские годы.

Ходжа Насреддин, окончательно укрепившись в своих подозрениях, ничего не ответил. Слуга нагнулся к нему с другой стороны:

– Его отец, два брата и дядя погибли. Ты, наверное, слышал, путник?

Ходжа Насреддин молчал.

– Какое зверство со стороны эмира! – воскликнул слуга лицемерным голосом.

Но Ходжа Насреддин молчал.

– Все бухарские визири – дураки! – сказал вдруг слуга, трепеща от нетерпения и алчности, ибо за поимку вольнодумцев полагалась от казны большая награда.

Но Ходжа Насреддин упорно молчал.

– И сам наш пресветлый эмир тоже дурак! – сказал слуга. – И еще неизвестно, есть ли на небе аллах или его вовсе не существует.

Но Ходжа Насреддин молчал, хотя ядовитый ответ давно висел на самом кончике его языка. Слуга, обманувшийся в своих надеждах, с проклятием ударил лошадь нагайкой и в два прыжка исчез за поворотом. Все затихло. Только пыль, взметенная копытами, вилась и золотилась в неподвижном воздухе, пронизанная косыми лучами.

«Ну вот, нашелся все-таки родственничек, – насмешливо думал Ходжа Насреддин. – Старик не солгал мне: шпионов действительно развелось в Бухаре больше, чем мух, и надо быть осторожнее, ибо старинная поговорка гласит, что провинившийся язык отрубают вместе с головой».

Так ехал он долго, то омрачаясь при мысли о своем опустевшем наполовину кошельке, то улыбаясь при воспоминании о драке сборщика пошлин с надменным богачом.

Глава пятая

Достигнув противоположной части города, он остановился, поручил своего ишака заботам чайханщика, а сам, не теряя времени, отправился в харчевню.

Там было тесно, дымно и чадно, стоял шум и гам, жарко пылали печи, и пламя их озаряло потных, оголенных до пояса поваров. Они спешили, кричали, толкая друг друга и раздавая подзатыльники поварятам, которые с безумными глазами метались по всей харчевне, увеличивая давку, галдеж и сутолоку. Булькали огромные котлы, накрытые деревянными пляшущими кругами, сытный пар сгущался под потолком, где с гудением вились рои бесчисленных мух. В сизом чаду яростно шипело, брызгалось масло, светились стенки накаленных жаровен, и жир, капая с вертелов на угли, горел синим душным огнем. Здесь готовили плов, жарили шашлык, варили требуху, пекли пирожки, начиненные луком, перцем, мясом и курдючным салом, которое, растопившись в печи, проступало насквозь через тесто и кипело мелкими пузырьками. Ходжа Насреддин с большим трудом отыскал место и втиснулся так плотно, что люди, которых сдавил он своей спиной и боками, крякнули. Но никто не обиделся и не сказал Ходже Насреддину ни слова, а сам он и подавно не обижался. Он всегда любил жаркую давку базарных харчевен, весь этот нестройный гомон, шутки, смех, крики, толкотню, дружное сопение, жевание и чавканье сотен людей, которым, после целого дня тяжелой работы, некогда разбираться в кушаньях: несокрушимые челюсти все перемелют – и жилы, и хрящи, а луженое брюхо все примет, только подавай, чтобы много было и дешево! Ходжа Насреддин тоже умел закусить основательно: он съел без передышки три миски лапши, три миски плова и еще напоследок два десятка пирожков, которые доедал через силу, верный своему правилу никогда ничего не оставлять в миске, раз деньги все равно заплачены.

Потом он полез к выходу и когда, работая изо всех сил локтями, выбрался наконец на воздух, то был весь мокрый. Члены его ослабли и растомились, как будто он только что побывал в бане, в руках у дюжего мойщика. Вялым шагом, отяжелев от еды и жары, наскоро добрался он до чайханы, а добравшись – заказал себе чаю и блаженно растянулся на кошмах. Веки его смыкались, в голове плыли тихие приятные мысли: «У меня сейчас много денег; хорошо бы пустить их в оборот и открыть какую-нибудь мастерскую – горшечную или седельную; я ведь знаю эти ремесла. Хватит мне, в самом деле, скитаться. Разве я хуже и глупее других, разве у меня не может быть доброй, красивой жены, разве не может быть у меня сына, которого носил бы я на руках? Клянусь бородой пророка, из этого горластого мальчишки выйдет отъявленный плут, я уж постараюсь передать ему свою мудрость! Да, решено: Ходжа Насреддин меняет свою беспокойную жизнь. Для начала я должен купить горшечную или седельную мастерскую…»

Он занялся подсчетами. Хорошая мастерская стоила самое меньшее триста таньга, у него же было сто пятьдесят. С проклятиями он вспоминал рябого слугу: «Да поразит аллах слепотой этого разбойника, он отнял у меня как раз ту половину, которой недостает сейчас для начала!»

И удача опять поспешила на помощь ему. «Двадцать таньга!» – вдруг сказал кто-то, и вслед за этими словами Ходжа Насреддин услышал стук костей, брошенных на медный поднос.

На краю помоста, у самой коновязи, где был привязан ишак, сидели плотным кольцом люди, а чайханщик стоял над ними, заглядывая сверху через головы.

«Игра! – догадался Ходжа Насреддин, приподнимаясь на локте. – Надо посмотреть хоть издали. Сам я, конечно, играть не буду: я не такой дурак! Но почему не посмотреть умному человеку на дураков?»

Он встал и подошел к играющим.

– Глупые люди! – шепотом сказал он чайханщику. – Они рискуют последним в надежде приобрести большее. И разве Магомет не запретил мусульманам денежных игр? Слава богу, я избавлен от этой пагубной страсти… Как везет, однако, этому рыжему игроку: он выигрывает четвертый раз подряд… Смотри, смотри – он в пятый раз выиграл! О безумец! Он обольщен ложным призраком богатства, между тем нищета уже вырыла яму на его пути. Что?.. Он в шестой раз выиграл!.. Я никогда еще не видел, чтобы человеку так везло. Смотри, он ставит опять! Поистине, нет предела человеческому легкомыслию; не может же он подряд выигрывать! Вот так и гибнут люди, поверив в ложное счастье! Следовало бы проучить этого рыжего. Ну, пусть он только выиграет в седьмой раз, тогда я сам поставлю против него, хотя в душе я враг всяких денежных игр и давно бы запретил их на месте эмира!..

Рыжий игрок бросил кости и в седьмой раз выиграл.

Ходжа Насреддин решительно шагнул вперед, раздвинул игроков и сел в кольцо.

– Я хочу сыграть с тобой, – сказал он счастливцу, взял кости и быстро, опытным глазом, проверил их со всех сторон.

– Сколько? – спросил рыжий глухим голосом. Его била мелкая дрожь – он торопился, желая взять как можно больше от своего мимолетного счастья.

Ходжа Насреддин в ответ вынул кошелек, отложил на всякий случай в карман двадцать пять таньга, остальное высыпал. Серебро зазвенело и запело на медном подносе. Игроки встретили ставку легким взволнованным гулом: начиналась большая игра.

Рыжий взял кости и долго тряс, не решаясь метнуть. Все затаили дыхание, даже ишак вытянул морду и насторожил уши. Слышался только стук костей в кулаке рыжего игрока – больше ничего. И от этого сухого стука вступала в живот и в ноги Ходжи Насреддина истомная слабость. А рыжий все тряс, придерживая рукав халата, и не мог решиться.

Наконец он метнул. Игроки подались вперед и сейчас же откинулись, вздохнув все разом, единой грудью. Рыжий побледнел и застонал сквозь сжатые зубы.

На костях было всего три очка – верный проигрыш, ибо двойка выбрасывается так же редко, как и двенадцать, а все остальное годилось Ходже Насреддину.

Встряхивая в кулаке кости, он мысленно благодарил судьбу, столь благосклонную к нему в этот день. Но он позабыл, что судьба своенравна и непостоянна и может с легкостью изменить, если ей слишком надоедают. Она решила проучить самоуверенного Ходжу Насреддина и своим орудием избрала ишака, вернее, его хвост, украшенный на конце колючками и репьями. Повернувшись задом к играющим, ишак взмахнул хвостом, задел по руке своего хозяина, кости выскочили, и в тот же миг рыжий игрок с коротким, придушенным воплем упал на поднос, накрыв собою деньги.

Ходжа Насреддин выбросил два очка.

Долго сидел он, окаменев, беззвучно шевеля губами, – все качалось и плыло перед его остановившимся взором, и странный звон стоял в его ушах.

Вдруг он вскочил, схватил палку и начал дубасить ишака, бегая за ним вокруг коновязи.

– Проклятый ишак, о сын греха, о вонючая тварь и позор всего живущего на земле! – кричал Ходжа Насреддин. – Мало того, что ты играешь в кости на деньги своего хозяина, но ты еще и проигрываешь! Да облезет твоя подлая шкура, да пошлет тебе всемогущий аллах яму на пути, чтобы ты поломал свои ноги; когда же ты наконец издохнешь и я избавлюсь от созерцания твоей гнусной морды?!

Ишак ревел, игроки хохотали, и громче всех – рыжий, окончательно поверивший в свое счастье.

– Сыграем еще, – сказал он, когда Ходжа Насреддин, утомившись и запыхавшись, отбросил палку. – Сыграем еще: у тебя осталось двадцать пять таньга.

При этом он выставил вперед левую ногу и слегка пошевелил ею в знак пренебрежения к Ходже Насреддину.

– Что ж, сыграем! – ответил Ходжа Насреддин, решив, что теперь уж все равно: там, где потеряны сто двадцать таньга, нет смысла жалеть последние двадцать пять.

Он метнул небрежно, не глядя, – и выиграл.

– На все! – предложил рыжий, бросив на поднос свой проигрыш.

И Ходжа Насреддин выиграл опять.

Но рыжий не хотел поверить, что счастье повернулось спиной к нему:

– На все!

Так сказал он семь раз подряд, и все семь раз проиграл. Поднос был полон денег. Игроки замерли, – только блеск в глазах свидетельствовал о внутреннем огне, пожиравшем их.

– Ты не можешь выигрывать подряд, если сам шайтан не помогает тебе! – вскричал рыжий. – Ты должен когда-нибудь проиграть! Здесь на подносе твоих денег тысяча шестьсот таньга! Согласен ли ты метнуть еще раз на все? Вот деньги, которые я приготовил, чтобы купить завтра на базаре товар для моей лавки, – я ставлю эти деньги против тебя!

Он достал маленький запасной кошелек, набитый золотом.

– Клади на поднос свое золото! – вскричал разгорячившийся Ходжа Насреддин.

Никогда еще в этой чайхане не было такой большой игры. Чайханщик забыл о своих давно вскипевших кумганах, игроки дышали тяжело и прерывисто. Первым бросил кости рыжий и сразу зажмурился, – он боялся взглянуть.

– Одиннадцать! – закричали все хором. Ходжа Насреддин понял, что погиб: спасти его могли только двенадцать.

– Одиннадцать! Одиннадцать! – твердил в неистовой радости рыжий игрок. – Ты видишь – у меня одиннадцать! Ты проиграл! Ты проиграл!

Ходжа Насреддин, холодея, взял кости и уже приготовился их метнуть, но вдруг остановился.

– Повернись-ка задом! – сказал он ишаку. – Ты сумел проиграть на трех очках, сумей же теперь выиграть на одиннадцати, иначе я немедля отведу тебя на живодерню!

Он взял в левую руку хвост ишака и ударил себя этим хвостом по правой руке, в которой были зажаты кости.

Всеобщий вопль потряс чайхану, а сам чайханщик схватился за сердце и в изнеможении опустился на пол.

На костях было двенадцать очков.

Глаза рыжего выкатились из орбит, остекленели на бледном лице. Он медленно встал и, восклицая: «О, горе мне, горе!» – вышел, пошатываясь, из чайханы.

И говорят, что с тех пор его не видели больше в городе: он убежал в пустыню и там, страшный, заросший весь диким волосом, бродил в песках и колючем кустарнике, беспрестанно восклицая: «О, горе мне, горе!» – пока наконец не был съеден шакалами. И никто не пожалел о нем, потому что он был человек жестокий и несправедливый и причинил много зла, обыгрывая доверчивых простаков.

А Ходжа Насреддин, уложив в переметные сумки выигранное богатство, обнял ишака, крепко поцеловал в теплый нос и угостил вкусными, свежими лепешками, чему ишак немало удивился, потому что всего за пять минут перед этим получил от своего хозяина совсем другое.

Глава шестая

Памятуя мудрое правило, что лучше держаться подальше от людей, знающих, где лежат твои деньги, Ходжа Насреддин не стал задерживаться в чайхане и поехал на базарную площадь. Время от времени он оглядывался – не следят ли за ним, ибо на лицах игроков да и самого чайханщика не лежала печать добродетели.

Ехать ему было радостно. Теперь он сможет купить любую мастерскую, две мастерские, три мастерские. Так и решил он сделать. «Я куплю четыре мастерские: гончарную, седельную, портновскую и сапожную и посажу в каждую по два мастера, а сам буду только получать деньги. Через два года я разбогатею, куплю дом с фонтанами в саду, повешу везде золотые клетки с певчими птицами, у меня будет две или даже три жены и по три сына от каждой…»

Он с головой погрузился в сладостную реку мечтаний. Между тем ишак, не чувствуя поводьев, воспользовался задумчивостью хозяина и, встретив на пути мостик, не пошел по нему, подобно всем другим ишакам, а свернул в сторону и, разбежавшись, прыгнул прямо через канаву. «И когда мои дети вырастут, я соберу их и скажу… – думал в это время Ходжа Насреддин. – Но почему я лечу по воздуху? Неужели аллах решил превратить меня в ангела и приделал мне крылья?»

В ту же секунду искры, посыпавшиеся из глаз, убедили Ходжу Насреддина, что крыльев у него нет. Вылетев из седла, он шлепнулся на дорогу, сажени на две впереди ишака.

Когда он с кряхтеньем и охами встал, весь перепачканный пылью, ишак, ласково пошевеливая ушами и сохраняя на морде самое невинное выражение, подошел к нему, как бы приглашая снова занять место в седле.

– О ты, посланный мне в наказание за моих грехи и за грехи моего отца, деда и прадеда, ибо, клянусь правотой ислама, несправедливо было бы столь тяжко наказывать человека за одни только собственные его грехи! – начал Ходжа Насреддин дрожащим от негодования голосом. – О ты, презренная помесь паука и гиены! О ты, который…

Но тут он осекся, заметив каких-то людей, сидевших неподалеку в тени полуразрушенного забора.

Проклятья замерли на губах Ходжи Насреддина.

Он понимал, что человек, попавший на виду у других в смешное и непочтенное положение, должен сам смеяться громче всех над собой.

Ходжа Насреддин подмигнул сидящим и широко улыбнулся, показав сразу все свои зубы.

– Эге! – сказал он громко и весело. – Вот это я славно полетел! Скажите, сколько раз я перевернулся, а то я сам не успел сосчитать. Ах ты, шалунишка! – продолжал он, добродушно похлопывая ишака ладонью, в то время как руки чесались хорошенько отдуть его плетью, – ах ты, шалунишка! Он у меня такой: чуть зазеваешься, и он обязательно уж что-нибудь сотворит!

Ходжа Насреддин залился веселым смехом, но с удивлением заметил, что никто не вторит ему. Все продолжали сидеть с опущенными головами и омраченными лицами, а женщины, державшие на руках младенцев, тихо плакали.

«Здесь что-то не так», – сказал себе Ходжа Насреддин и подошел ближе.

– Послушай, почтенный старец, – обратился он к седобородому старику с изможденным лицом, – поведай мне, что случилось? Почему я не вижу улыбок, не слышу смеха, почему плачут женщины? Зачем вы сидите здесь на дороге в пыли и жаре, разве не лучше сидеть дома в прохладе?

– Дома хорошо сидеть тому, у кого есть дом, – скорбно ответил старик. – Ах, прохожий, не спрашивай – горе велико, а помочь ты все равно не сможешь. Вот я, старый, дряхлый, молю сейчас бога, чтобы он поскорее послал мне смерть.

– К чему такие слова! – укоризненно сказал Ходжа Насреддин. – Человек никогда не должен думать об этом. Поведай мне свое горе и не смотри, что я беден с виду. Может быть, я сумею помочь тебе.

– Мой рассказ будет кратким. Всего час назад по нашей улице прошел ростовщик Джафар в сопровождении двух эмирских стражников. А я должник ростовщика Джафара, и завтра утром истекает срок моего долга. И вот я изгнан из своего дома, в котором прожил всю жизнь, и нет больше у меня семьи и нет угла, где бы мог я преклонить голову… А все имущество мое: дом, сад, скот и виноградники – будет продано завтра Джафаром.

Слезы показались на глазах старика, голос дрожал.

– И много ты ему должен? – спросил Ходжа Насреддин.

– Очень много, прохожий. Я должен ему двести пятьдесят таньга.

– Двести пятьдесят таньга! – воскликнул Ходжа Насреддин. – И человек желает себе смерти из-за каких-то двухсот пятидесяти таньга! Ну, ну, стой смирно, – добавил он, обращаясь к ишаку и развязывая переметную сумку. – Вот тебе, почтенный старец, двести пятьдесят таньга, отдай их этому ростовщику, выгони его пинками из своего дома и доживай свои дни в покое и благоденствии.

Услышав звон серебра, все встрепенулись, а старик не мог вымолвить слова и только глазами, в которых сверкали слезы, благодарил Ходжу Насреддина.

– Вот видишь, а ты еще не хотел рассказывать о своем горе, – сказал Ходжа Насреддин, отсчитывая последнюю монету и думая про себя: «Ничего, вместо восьми мастеров я найму только семь, с меня и этого хватит!»

Вдруг женщина, сидевшая рядом со стариком, бросилась в ноги Ходже Насреддину и протянула к нему с громким плачем своего ребенка.

– Посмотри! – сказала она сквозь рыдания. – Он болен, губы его пересохли и лицо пылает. И он умрет теперь, мой бедный мальчик, где-нибудь на дороге, ибо меня выгнали из моего дома.

Ходжа Насреддин взглянул на исхудавшее, бледное личико ребенка, на его прозрачные руки, потом обвел взглядом лица сидящих. И когда он вгляделся в эти лица, иссеченные морщинами, измятые страданием, и увидел глаза, потускневшие от бесконечных слез, – словно горячий нож вонзился в его сердце, мгновенная судорога перехватила горло, кровь жаркой волной бросилась в лицо. Он отвернулся.

– Я вдова, – продолжала женщина. – Мой муж, умерший полгода назад, был должен ростовщику двести таньга, и по закону долг перешел на меня.

– Мальчик в самом деле болен, – сказал Ходжа Насреддин. – И вовсе не следует держать его на солнцепеке, ибо солнечные лучи сгущают кровь в жилах, как говорит об этом Авиценна, что, конечно, не полезно мальчику. Вот тебе двести таньга, возвращайся скорее домой, положи ему примочку на лоб; вот тебе еще пятьдесят таньга, чтобы ты могла позвать лекаря и купить лекарства.

Про себя подумал: «Можно отлично обойтись и шестью мастерами».

Но в ноги ему рухнул огромного роста бородатый каменщик, семью которого завтра должны были продать в рабство за долг ростовщику Джафару в четыреста таньга… «Пять мастеров, конечно, маловато», – подумал Ходжа Насреддин, развязывая свою сумку. Не успел он ее завязать, как еще две женщины упали на колени перед ним, и рассказы их были столь жалобны, что Ходжа Насреддин, не колеблясь, наделил их деньгами, достаточными для расплаты с ростовщиком. Увидев, что оставшихся денег едва-едва хватит на содержание трех мастеров, он решил, что в таком случае не стоит и связываться с мастерскими, и щедрой рукой принялся раздавать деньги остальным должникам ростовщика Джафара.

В сумке осталось не больше пятисот таньга. И тогда Ходжа Насреддин заметил в стороне еще одного человека, который не обратился за помощью, хотя на лице его было ясно написано горе.

– Эй ты, послушай! – позвал Ходжа Насреддин. – Зачем ты сидишь здесь? Ведь за тобой нет долга ростовщику?

– Я должен ему, – глухо сказал человек. – Завтра я сам пойду в цепях на невольничий рынок.

– Почему же ты молчал до сих пор?

– О щедрый, благодетельный путник, я не знаю, кто ты. Святой ли Богаэддин, вышедший из своей гробницы, чтобы помочь беднякам, или сам Гарун-аль-Рашид? Я не обратился к тебе только потому, что и без меня ты уже очень сильно потратился, а я должен больше всех – пятьсот таньга, и я боялся, что если ты дашь мне, то не хватит старикам и женщинам.

– Ты справедлив, благороден и совестлив, – сказал растроганный Ходжа Насреддин. – Но я тоже справедлив, благороден и совестлив, и, клянусь, ты не пойдешь завтра в цепях на невольничий рынок. Держи полу!

Он высыпал из переметной сумки все деньги до последней таньга. Тогда человек, придерживая левой рукой полу халата, обнял правой рукой Ходжу Насреддина и припал в слезах к его груди.

Ходжа Насреддин обвел взглядом всех спасенных людей, увидел улыбки, румянец на лицах, блеск в глазах.

– А ты в самом деле здорово полетел со своего ишака, – сказал вдруг огромный бородатый каменщик, захохотав, и все разом захохотали – мужчины грубыми голосами, а женщины – тонкими, и заулыбались дети, протягивая ручонки к Ходже Насреддину, а сам он смеялся громче всех.

– О! – говорил он, корчась от смеха, – вы еще не знаете, какой это ишак! Это такой проклятый ишак!..

– Нет! – перебила женщина с больным ребенком на руках. – Не говори так про своего ишака. Это самый умный, самый благородный, самый драгоценный в мире ишак, равных ему никогда еще не было и не будет. Я согласна всю жизнь ухаживать за ним, кормить его отборным зерном, никогда не утруждать работой, чистить скребницей, расчесывать хвост ему гребнем. Ведь если бы этот несравненный и подобный цветущей розе ишак, наполненный одними лишь добродетелями, не прыгнул через канаву и не выбросил тебя из седла, о путник, явившийся перед нами, как солнце во мгле, – ты проехал бы мимо, не заметив нас, а мы не посмели бы остановить тебя!

– Она права, – глубокомысленно заметил старик. – Мы во многом обязаны своим спасением этому ишаку, который поистине украшает собою мир и выделяется, как алмаз, среди всех других ишаков.

Все начали громко восхвалять ишака и наперебой совали ему лепешки, жареную кукурузу, сушеные абрикосы и персики. Ишак, отмахиваясь хвостом от назойливых мух, невозмутимо и важно принимал подношения, однако заморгал все-таки глазами при виде плетки, которую исподтишка показывал ему Ходжа Насреддин.

Но время шло своим чередом, удлинились тени, краснолапые аисты, крича и хлопая крыльями, опускались в гнезда, откуда навстречу им тянулись жадно раскрытые клювы птенцов.

Ходжа Насреддин начал прощаться.

Все кланялись и благодарили его:

– Спасибо тебе. Ты понял наше горе.

– Еще бы мне не понять, – ответил он, – если я сам не далее как сегодня потерял четыре мастерских, где у меня работали восемь искуснейших мастеров, дом и сад, в котором били фонтаны и висели на деревьях золотые клетки с певчими птицами. Еще бы мне не понять!

Старик прошамкал своим беззубым ртом:

– Мне нечем отблагодарить тебя, путник. Вот единственное, что захватил я, покидая дом. Это – коран, священная книга; возьми ее, и да будет она тебе путеводным огнем в житейском море.

Ходжа Насреддин относился к священным книгам без всякого почтения, но, не желая обидеть старика, взял коран, уложил в переметную сумку и вскочил в седло.

– Имя, имя! – закричали все хором. – Скажи нам свое имя, чтобы мы знали, кого благодарить в молитвах.

– Зачем вам знать мое имя? Истинная добродетель не нуждается в славе, что же касается молитв, то у аллаха есть много ангелов, извещающих его о благочестивых поступках… Если же ангелы ленивы и нерадивы и спят где-нибудь на мягких облаках, вместо того чтобы вести счет всем благочестивым и всем богохульным делам на земле, то молитвы ваши все равно не помогут, ибо аллах был бы просто глуп, если бы верил людям на слово, не требуя подтверждения от доверенных лиц.

Одна из женщин вдруг тихо ахнула, за ней – вторая, потом старик, встрепенувшись, уставился во все глаза на Ходжу Насреддина. Но Ходжа Насреддин торопился и ничего не заметил.

– Прощайте. Да пребудут мир и благоденствие над вами.

Сопровождаемый благословениями, он скрылся за поворотом дороги.

Оставшиеся молчали, в глазах у всех светилась одна мысль.

Молчание нарушил старик. Он сказал проникновенно и торжественно:

– Только один человек во всем мире может совершить такой поступок, и только один человек в мире умеет так разговаривать, и только один человек в мире носит в себе такую душу, свет и тепло которой обогревают всех несчастных и обездоленных, и этот человек – он, наш…

– Молчи! – быстро перебил второй. – Или ты забыл, что заборы имеют глаза, камни имеют уши, и многие сотни собак кинулись бы по его следу.

– Ты прав, – добавил третий. – Мы должны молчать, ибо он ходит сейчас по канату, и достаточно малейшего толчка, чтобы погубить его.

– Пусть мне лучше вырвут язык, чем я произнесу где-нибудь вслух его имя! – сказала женщина с больным ребенком на руках.

– Я буду молчать, – воскликнула вторая женщина, – ибо я согласна скорее умереть сама, чем подарить ему нечаянно веревку!

Так сказали все, кроме бородатого и могучего каменщика, который не отличался остротой ума и, прислушиваясь к разговорам, никак не мог понять, почему собаки должны бегать по следам этого путника, если он не мясник и не продавец вареной требухи; если же этот путник канатоходец, то почему имя его так запретно для произнесения вслух, и почему женщина согласна скорее умереть, чем подарить своему спасителю веревку, столь необходимую в его ремесле? Здесь каменщик совсем уж запутался, сильно засопел, шумно вздохнул и решил больше не думать, опасаясь сойти с ума.

Ходжа Насреддин уехал тем временем далеко, а перед его глазами все стояли изможденные лица бедняков; он вспоминал больного ребенка, лихорадочный румянец на его щеках и запекшиеся в жару губы, вспоминал седины старика, выброшенного из родного дома, – и ярость поднималась из глубины его сердца.

Он не мог усидеть в седле, спрыгнул и пошел рядом с ишаком, отшвыривая пинками попадавшиеся под ноги камни.

– Ну, подожди, ростовщик, подожди! – шептал он, и зловещий огонь разгорался в его черных глазах. – Мы встретимся, и твоя участь будет горька! И ты, эмир, – продолжал он, – трепещи и бледней, эмир, ибо я, Ходжа Насреддин, в Бухаре! О презренные пиявки, сосущие кровь из моего несчастного народа, о жадные гиены и вонючие шакалы, не вечно вам блаженствовать и не вечно народу мучиться! Что же касается тебя, ростовщик Джафар, то пусть на веки веков покроется мое имя позором, если я не расквитаюсь с тобой за все горе, которое причиняешь ты беднякам!

Глава седьмая

Даже для Ходжи Насреддина, повидавшего в жизни многое, этот день – первый день пребывания на родине – был слишком беспокоен и богат приключениями. Ходжа Насреддин устал и стремился укрыться куда-нибудь в тихое место на отдых.

– Нет! – вздохнул он, увидев издали множество людей, столпившихся вокруг водоема. – Видно, мне сегодня не суждено отдохнуть! Вон опять что-то случилось!

Водоем лежал в стороне от большой дороги, и Ходжа Насреддин мог бы проехать мимо, но не таков был наш Ходжа Насреддин, чтобы упустить случай вмешаться в спор, скандал или драку.

Ишак, в совершенстве изучивший за долгие годы характер своего господина, повернул, не дожидаясь приказаний, к водоему.

– Что случилось? Кого убили? Кого обокрали? – закричал Ходжа Насреддин, направив ишака в самую гущу народа. – А ну-ка расступитесь! Дорогу! Дорогу!

Когда он пробрался сквозь толпу и подъехал к самому краю большого, покрытого зеленоватой плесенью водоема, то увидал необычайное. В трех шагах от берега тонул человек. Он то выныривал, то опять погружался, пуская со дна большие пузыри.

На берегу суетилось множество людей; они тянулись к тонущему, стараясь ухватить его за халат, но руки их не доставали на каких-нибудь пол-аршина.

– Давай руку! Давай! Давай! – кричали они.

Тонущий словно бы не слышал. Он не подавал им руки, продолжая равномерно погружаться и снова выныривать. В соответствии с его странствиями на дно и обратно по водоему расходились ленивые волны и с тихим плеском лизали берег.

– Странно! – сказал Ходжа Насреддин, наблюдая. – Очень странно! Какая может быть причина этому? Почему он не протягивает руки? Может быть, он искусный водолаз и ныряет на спор, но почему тогда он в халате?

Ходжа Насреддин задумался. Пока он думал, тонущий успел вынырнуть раза четыре, причем с каждым разом пребывал на дне все дольше и дольше.

– Очень странно! – повторил Ходжа Насреддин, спешиваясь. – Обожди здесь, – обратился он к ишаку, – а я подойду взглянуть поближе.

Тонущий в это время погрузился глубоко и не показывался так долго, что некоторые на берегу начали уже творить заупокойные молитвы. Но вдруг он показался опять. «Давай руку! Давай! Давай!» – закричали люди, протягивая к нему руки, но он, посмотрев белыми глазами и не протянув руки, опять пошел безмолвно и плавно ко дну.

– Ах вы, недогадливые чудаки! – сказал Ходжа Насреддин. – Разве не видите вы по дорогому халату и по шелковой чалме, что этот человек – мулла или богатый вельможа? И неужели вы до сих пор не изучили характера мулл и вельмож и не знаете, каким способом надо вытаскивать их из воды?

– Вытаскивай скорее, если ты знаешь! – закричали в толпе. – Спасай его, он показался. Вытаскивай!

– Подождите, – ответил Ходжа Насреддин. – Я не закончил еще своей речи. Где, спрашиваю я вас, встречали вы муллу или вельможу, который когда-нибудь что-нибудь кому-нибудь давал? Запомните, о невежды: муллы и вельможи никогда ничего не дают, они только берут. И спасать их из воды надо соответственно их характеру. Вот, смотрите!

– Но ты уже опоздал, – кричали из толпы. – Он уже не вынырнет больше.

– Вы думаете, что водяные духи так легко примут к себе муллу или вельможу? Вы ошибаетесь. Водяные духи постараются всеми силами избавиться от него.

Ходжа Насреддин присел на корточки и стал терпеливо ждать, наблюдая за пузырями, что восходили со дна и плыли к берегу, подгоняемые легким ветром.

Наконец что-то темное стало подниматься из глубины. Тонущий показался на поверхности – в последний раз, если бы не Ходжа Насреддин.

– На! – крикнул Ходжа Насреддин, сунув ему руку. – На!

Тонущий судорожно вцепился в протянутую руку. Ходжа Насреддин поморщился от боли.

И потом на берегу долго не могли разжать пальцев спасенного.

Несколько минут лежал он без движения, окутанный водорослями и облепленный зловонной тиной, скрывавшей черты его лица. Потом изо рта, из носа, из ушей у него хлынула вода.

– Сумка! Где моя сумка? – простонал он и не успокоился до тех пор, пока не нащупал на боку сумку. Тогда он стряхнул с себя водоросли и полой халата вытер тину с лица. И Ходжа Насреддин отшатнулся: настолько безобразно было это лицо с плоским перешибленным носом и вывернутыми ноздрями, с бельмом на правом глазу. Вдобавок он был еще и горбат.

– Кто мой спаситель? – спросил он скрипучим голосом, обводя столпившихся людей своим единственным оком.

– Вот он! – загудели все, выталкивая вперед Ходжу Насреддина.

– Подойди сюда, я вознагражу тебя. – Спасенный запустил руку в свою сумку, где еще хлюпала вода, и достал горсть мокрого серебра. – Впрочем, в том, что ты меня вытащил, нет ничего особенного и удивительного, я, пожалуй, и сам бы выплыл, – продолжал он сварливым голосом.

Пока он говорил, горсть его – от слабости ли, а может быть, и по другой причине – постепенно разжималась, и деньги с тихим звоном текли сквозь пальцы обратно в сумку. Наконец в руке осталась одна монета – полтаньга; он со вздохом протянул монету Ходже Насреддину:

– Вот тебе деньги. Пойди на базар и купи миску плова.

– Здесь не хватит на миску плова, – сказал Ходжа Насреддин.

– Ничего, ничего. А ты возьми плов без мяса.

– Теперь вам понятно, – обратился Ходжа Насреддин к остальным, – что я спасал его действительно в полном соответствии с его характером.

Он направился к своему ишаку.

На пути остановил его человек – высокий, тощий, жилистый, угрюмого и неприветливого вида, с руками, черными от угля и копоти, с кузнечными клещами за поясом.

– Что тебе, кузнец? – спросил Ходжа Насреддин.

– Знаешь ли ты, – ответил кузнец, смерив Ходжу Насреддина с ног до головы недобрым взглядом, – знаешь ли ты, кого спас в самую последнюю минуту, после которой его никто бы уже не спас? И знаешь ли ты, сколько слез прольется теперь из-за твоего поступка и сколько людей потеряют свои дома, поля и виноградники и пойдут на невольничий рынок, а потом – в цепях – по Большой Хивинской дороге?

Ходжа Насреддин воззрился на него с удивлением:

– Я не понимаю тебя, кузнец! Разве достойно человека и мусульманина пройти мимо тонущего, не протянув ему руку помощи!

– Что же, по-твоему, надо спасать от гибели всех ядовитых змей, всех гиен и каждую ехидну! – воскликнул кузнец и вдруг, сообразив что-то, добавил: – Да здешний ли ты?

– Нет! Я приехал издалека.

– Значит, ты не знаешь, что спасенный тобой человек – злодей и кровопийца и каждый третий человек в Бухаре стонет и плачет из-за него!

Страшная догадка мелькнула в голове Ходжи Насреддина.

– Кузнец! – сказал он дрогнувшим голосом, боясь поверить в свою догадку. – Скажи мне имя спасенного мною!

– Ты спас ростовщика Джафара, да будет он проклят и в этой и в будущей жизни, и да поразят гнойные язвы все его племя до четырнадцатого колена! – ответил кузнец.

– Как! – вскричал Ходжа Насреддин. – Что ты говоришь, кузнец! О горе мне, о позор на мою голову! Неужели я своими руками вытащил из воды эту змею! Поистине, нет искупления такому греху! О горе, о позор и несчастье!

Его раскаяние тронуло кузнеца, он немного смягчился:

– Успокойся, путник, теперь уж ничего не поделаешь. И надо же было тебе подъехать как раз в эту минуту к водоему. И почему твой ишак не заупрямился где-нибудь и не задержался в дороге! За это время ростовщик как раз успел бы потонуть.

– Этот ишак! – сказал Ходжа Насреддин. – Если он и задерживается в дороге, то для того только, чтобы очистить от денег мои переметные сумки: ему, видишь ли, тяжело возить их с деньгами. А уж если мне предстоит опозорить себя спасением ростовщика, то можешь не сомневаться: этот ишак доставит на место как раз вовремя!

– Да! – сказал кузнец. – Но сделанного не воротишь. Не загонять же теперь ростовщика обратно в пруд!

Ходжа Насреддин встрепенулся.

– Я совершил нехорошее дело, но я же исправлю его! Слушай, кузнец! Клянусь, что ростовщик Джафар будет утоплен мною. Клянусь бородой моего отца, что он будет утоплен мною в этом же самом пруду! Запомни мою клятву, кузнец! Я никогда еще не говорил на ветер. Ростовщик будет утоплен! И когда ты об этом услышишь на базаре, знай, что я искупил свою вину перед жителями Благородной Бухары!

Глава восьмая

На город уже опускались сумерки, когда Ходжа Насреддин добрался до базарной площади.

Зажигались яркие костры в чайханах, и скоро вся площадь опоясалась огнями. Завтра предстоял большой базар – и один за другим шли мягкой поступью верблюжьи караваны, исчезали в темноте, а воздух был все еще полон мерным, медным и печальным звоном бубенцов; и когда затихали в отдалении бубенцы одного каравана, им на смену начинали стонать бубенцы другого, вступающего на площадь, и это было нескончаемо, словно сама темнота над площадью тихо звенела, дрожала, переполнившись звуками, принесенными сюда со всех концов мира. Здесь – невидимые – стонали бубенцы индийские и афганские, аравийские, иранские и египетские; Ходжа Насреддин все слушал и слушал и готов был слушать без конца. Рядом в чайхане ударил, загудел бубен, ему ответили струны дутара. И невидимый певец высоко под самые звезды поднял звенящий напряженный голос: он пел о своей возлюбленной, он жаловался на нее.

Под эту песню пошел Ходжа Насреддин искать ночлега.

– У нас на двоих с ишаком есть полтаньга, – сказал он чайханщику.

– Можешь переночевать на кошме за полтаньга, – ответил чайханщик. – Одеяла не получишь.

– А где мне привязать ишака?

– Вот еще, буду я заботиться о твоем ишаке.

Коновязи около чайханы не было. Ходжа Насреддин заметил какую-то железную скобу, то

Повесть о Ходже Насреддине — Posmotre.li

«	Я Ходжа Насреддин, сам себе господин, И скажу — не совру — никогда не умру! … Нищий, босый и голый, я — бродяга весёлый, Буду жить, буду петь и на солнце глядеть.	»
— Кредо героя

«Повесть о Ходже Насреддине» — дилогия, состоящая из повестей «Возмутитель спокойствия» и «Очарованный принц». Автор книги, Леонид Соловьёв, с 15 лет (1921 г.) жил в Средней Азии. Так что неудивительно, что благодаря ему среди приключенческих произведений появилась книга со столь редким сеттингом.

Берётся фольклорный герой, переносится на несколько веков в будущее, чтобы там бороться с несправедливостью трикстерскими методами. Не напоминает «Легенду об Уленшпигеле» Шарля де Костера?

Первая часть была написана в 1940 г. и сразу обрела заслуженную популярность. Возможно, вторая часть так бы и не была никогда написана, но — не было бы счастья, да несчастье помогло. В 1946 г. Соловьёва арестовали и «за антисоветскую агитацию и террористические высказывания» дали 10 лет лагерей. Начальство Дубровлага разрешило ему писать, и в 1950 была закончена вторая часть.

Обе части имеют вполне самостоятельную фабулу и отличаются по настроению. Первая — озорная, бесшабашная, насыщенная злой сатирой и искромётным юмором, вторая — более спокойная, с лирическими отступлениями философского и даже немного мистического плана, персонажи на порядок сложнее, а хороший слог в ней стал ещё лучше. Если в первой части восточный монарх изображён безжалостным угнетателем, то во второй он приобрёл некоторые привлекательные черты. В первой части автор относится отрицательно ко всему, что связано с религией, во второй его отношение смягчилось. Пример: «„Закажи здешнему мулле поминальные службы. На год вперед. И заплати сразу“. Давая такой совет. Ходжа Насреддин преследовал цель обновить из кармана Агабека мечеть, которая своими облупившимися стенами, облезшей росписью и гнилыми столбами уже давно взывала к щедрости прихожан». Также упоминается «ишак, на котором великий иудейский пророк Исса совершил некогда свой въезд в Иерусалим». В реальной жизни в СССР власти тоже стали относиться к церкви более лояльно, так что смена позиции автора выглядит как конъюнктурный пересмотр.

См. также Необузданные догадки.

• Ходжа Насреддин, известный по всему мусульманскому Востоку авантюрист, острослов (и периодически весьма близок к несовместимому с жизнью остроумию), вольнодумец, а до знакомства с Гюльджан ещё и осквернитель чужих гаремов. Чрезвычайно популярен у простого народа, у владык и вельмож числится заклятым врагом и повсеместно объявлен в розыск. Благодаря недюжинным хитрости, храбрости и отзывчивости (которые проявились ещё в детстве) регулярно помогает обездоленным и карает зажравшихся; очень не любит тиранов и их прихвостней, лжеучёных и жадных купцов просто недолюбливает. Также не питает симпатий к мусульманскому духовенству, хотя и сам верит в Аллаха, и хадж совершал. Пожалуй, единственный его недостаток — вспыльчивость, из-за которой он минимум один раз открыл свою личность незнакомцу и минимум один раз едва не погиб (благо, Юсуп не позволил).
  • Физически крепок и недурственный боец (под шумок намял бока стражникам), но предпочитает более тонкие и более эффективные методы. Искусный психолог и манипулятор, прирождённый артист, исключительно смекалист владеет множеством ремёсел. Очень широко образован — помнит наизусть классические произведения мусульманского Востока и сам очень недурственный поэт (см. эпиграф), знаком с научными трактатами, и не только гуманитарными — он глубоко изучил труды Авиценны).
  • Окрутеть в адаптации: в турецких^[1] анекдотах Насреддин — трикстер, у Соловьёва власть имущие всего мусульманского мира считают Насреддина опасным смутьяном, а тот таки умеет (и любит!) доставлять им головную боль своими хитрыми планами..
• Гюльджан, его возлюбленная, а потом жена.
• Серый ишак весом в 4 пуда и 7,5 фунтов во время безделья, верный спутник Ходжи.
  • Согласно лапше, которую Насреддин навешал на уши Агабеку во второй книге — превращенный злыми чарами в ишака наследный принц египетский, единственный сын царствующего ныне в Египте султана Хуссейна-Али. Там же Насреддин сказал кадию Абдурахману, что осла зовут Пфак-Пузырь, но это явно была выдумка-импровизация.

Возмутитель спокойствия[править]

• Горшечник Нияз, отец Гюльджан.
• Кузнец Юсуп. Героический работяга, в начале книги пытался выпросить у эмира на суде ослабления налогового бремени — выпросил только ужесточение оного, да порцию плетей лично для себя. С тех пор помогал Насреддину и один раз даже удержал его от бессмысленной камикадзе-атаки.
• Чайханщик Али. Добродушный толстяк, приятель и доверенное лицо Насреддина.
• Мудрец и звездочёт Гуссейн Гуслия. Выписан эмиром из Багдада, потому что бухарские «мудрецы» с поимкой Насреддина не справлялись; в Бухаре был Насреддином же перехвачен, обманут и в результате череды злоключений угодил в каморку над помещением эмирского дворца, где всё тот же Насреддин прописался под его именем. Хотя Насреддин относился к своему пленнику по-человечески (разве что иногда заставлял кричать, имитируя пытки), Гуссейн Гуслия всё время брызгался желчью. В целом багдадский звездочёт — самовлюблённый старый козёл, хотя нужно признать, что в звёздном небе разбирается, да и вообще учёный (в отличие от бухарских шарлатанов) вполне реальный и дело своё любящий.
• Джафар, ростовщик. «…Безобразное лицо с плоским перешибленным носом и вывернутыми ноздрями, с бельмом на правом глазу. Вдобавок он был еще и горбат». Внутри ещё хуже, чем с виду: патологически жаден, не упустит возможности нажиться на чужом горе, охотно идёт на шантаж и вообще любую подлость. Дружно ненавидим всей Бухарой (половина которой ему задолжала), но очень дружен с придворными.
• Эмир. «Лицо его, которое придворные поэты всегда сравнивали в своих стихах с полной серебристой луной, гораздо более напоминало перезрелую, вялую дыню. Стан, вопреки единодушному утверждению придворных поэтов, далеко не подобен стройному кипарису; туловище эмира было тучным и грузным, руки — короткими, а ноги — столь кривыми, что даже халат не мог скрыть их уродства». Не столько злой, сколько глупый монарх: государственными делами не заморачивается, в подданных видит исключительно источник доходов. Сибарит и любитель лести.
• Бахтияр, великий визирь. Славится умением абсолютно из всего извлекать выгоду для эмирской казны и, видимо, только поэтому числится вторым человеком в Бухаре. Обложил жителей и гостей города податями, творит суд от лица эмира (эмир в это время дрыхнет на виду у всей Бухары).
• Арсланбек, начальник дворцовой стражи и по совместительству шпионов. Грубый и бесцеремонный солдафон, соперничает за эмирские милости с Бахтияром. Мнит себя не менее чем Сунь-цзы, так как победил соседей-хивинцев без боя: просто разорил все приграничные населённые пункты. Так они с той поры и стоят.
• Главный евнух. В своё время ставил рога бухарцам в промышленных масштабах, и именно по причине опытности угодил на нынешнее место (надо полагать, не вполне добровольно). При виде эмирских наложниц испытывает танталовы муки, а в последнее время ещё и физические — регулярно получет то плетью по спине, то тростью по башке за то, что наложницы не возбудили повелителя. Очевидно, в том, что мужской силы у стареющего эмира не прибавляется, виноват именно евнух.
• Типа мудрецы.
• Другие придворные: поэты-подлизы, мухобой там, кальянщик и прочая шелупонь.
• Стражники, которые делятся на некомпетентных и совсем некомпетентных. Одного из них вообще держат на службе только потому, что он на потеху начальству глотает целиком куриные яйца. Жадны и нечисты на руку (впрочем, им и платят, поди, мало), Арсланбека вроде бы боятся, но когда Арсланбек далеко, а призрак наживы близко, плюют на служебные обязанности.
• Рябой шпион.

Очарованный принц[править]

• Багдадский вор. «Плоское широкое лицо, совершенно голое, без всяких признаков усов или бороды, украшенное крохотным носом и парой разноцветных глаз; один тускло синел, затянутый бельмом, зато второй, желтый и круглый, смотрел пронзительно». Некогда украл подарки Турахона и испортил детям праздник, за что был сурово наказан и потом долгие годы мучился. В пути встретил Насреддина, который согласился взять его в спутники и помог заслужить прощение, раздав детям подарки. Вор, в свою очередь, немало помог Насреддину в аферах, в т. ч. разыгрывал того самого принца в человеческом облике, умело изображая капризного высокородного хама. Воровал с раннего детства, чем немало навредил семье и соседям, впоследствии виртуозно проникал в сокровищницы сильных мира сего — в основном из спортивного интереса. Равнодушен к делам амурным, хотя Арзи-биби считает красивой.

В Ходженте, маленьком городе[править]

• Дервиш, бывший богатый бездельник из Намангана. Владел доходным озером в горах Ферганы, из которого крестьяне брали воду для полива, проиграл водоём злодею и теперь просил Насреддина забрать водоём у нового владельца. Добровольно немой — по данному обету хранил молчание и мог говорить лишь два дня в году. Да и этими-то двумя днями распорядился не очень умно: сколько дополнительных проблем было у Насреддина из-за того, что старик между всякими душеспасительными рассуждениями не успел назвать местонахождение озера!
  • Они оба грамотные люди, и ничего не мешало дервишу записать эти инструкции. Но увы… сюжет требовал.
    • Это дойлистский обоснуй. Есть и ватсонианский: дервиш относился к своему обету очень серьёзно, отнюдь не как к формальности, и оба это прекрасно понимали. Попытка обойти обет письменным общением была бы явным читерством, так что даже и мысли не возникло.
    • Есть и ещё одна причина: в ретроспективе дервиш всё сделал правильно. Заход Насреддина в Коканд был полезен по множеству причин.
• Турахон, персонаж-призрак, местный аналог Деда Мороза. «Остался уже в пятилетнем возрасте круглым сиротой и пошел скитаться по базару, выпрашивая милостыню». При жизни был талантливым врачом — исцелял прикосновением, причём бедных лечил буквально за спасибо, а с богатых людей неукоснительно брал большую плату. И тут же все полученное тратил на детей бедноты, которых любил так же сильно, как они его.

В Коканде, столице[править]

• Хранитель гробницы Турахона, «старик в лохмотьях, с лицом желтым и сморщенным, как вяленая урючина, но с глазами, в которых светился скрытый огонь». Как потом выяснилось, бывший хранитель озера, изгнанный Агабеком за милосердие. Создал впечатление, что Турахон простил Вора.
• Рахимбай, сын Кадыра, меняла. Настолько же недалёк, насколько и жаден. За бешеные деньги купил в Аравии пару жеребцов для участия в скачках. Потом Вор украл этих коней, а Ходжа, выдав себя за гадальщика, якобы нашёл их.
• Саадат, бедная вдова при трёх детях. Принесла продавать подарки мужа — «золотой тяжелый браслет, серьги с крупными изумрудами, рубиновые бусы, золотую цепочку, что, по старинному обычаю, муж дарил жене в знак неразрывности брачного союза, и еще несколько мелких золотых вещей». Просила 2000 таньга (Вор сказал, что это треть настоящей цены), меняла согласился на 1000, потом — на 1200, но отдал только 650. «Я сам — вор, и всю жизнь провел с ворами, но подобных кровопийц не встречал!»
• Арзи-биби, жена Рахимбая. «Высокая, стройная, под легким покрывалом, сквозь которое угадывались румяна и белила на ее щеках, краска на ресницах, сурьма на бровях и китайская мастика не губах». «Большие черные глаза, длинные косы». Тут же получила в подарок драгоценности Саадат и на месте по предложению мужа продемонстрировала их любовнику. Законного мужа чуть ли не открыто презирает и нагло им манипулирует (при том, что Рахимбай её — по его же словам — вытащил из нищеты). В критических ситуациях же способна на выдержку, которой позавидует иной придворный интриган.
• Камильбек, начальник стражи и судья, любовник Арзи-биби. У него жгучий взор и неотразимые, пышные, прекрасные черные усы. А ещё — узкие лакированные сапоги на чрезмерно высоких каблуках, которыми он прибавляет себе роста. После очередного любовного приключения его халат, сабля и медали с бляхами оказались в руках Вора, надевшего их (и уздечку!), когда он играл роль принца.
  • «Благоразумно всю жизнь выходил на битву не раньше, чем его противник был крепко-накрепко связан веревками и положен на землю ничком, лицом вниз, и придавлен сверху двумя стражниками — одним, сидящим на шее, и вторым, сидящим на ногах».
  • Заменил на своей должности растяпу, на которого долгие годы молились все воры Коканда; своими драконовскими мерами практически уничтожил воровство, но отъём стражей (иногда даже им самим) денег и ценностей под надуманным предлогом расцвёл пуще прежнего.
  • Лицемер, каких мало. Ультраохранитель, готовый любого бросить в зиндан за крамолу, при этом ханский фирман о прелюбодеянии в гробу видал, и лично хана при случае пытается обмануть (не всегда удачно, хан и сам не дурак). А про его тайную, скрываемую даже от самого себя мечту вышвырнуть из дворца вообще всех остальных вельмож вместе с ханом, и говорить не приходится.
• Хан кокандский. «Пылающий необычайным рвением к исламу, отдавал все свое время благочестивым беседам. Строились медресе, новые мечети; со всех сторон в Коканд съезжались муллы, мударрисы, улемы; для прокормления этой жадной орды требовались деньги; подати возрастали». К обязанностям правителя относится куда серьёзнее, чем бухарский эмир, и весьма недоволен своими визирями-очковтирателями. Болеет неназванной хронической хворью. Отводит душу скачками, обожает лошадей (что, видимо, и дало толчок кое-каким кривотолкам).
• Военачальник Ядгорбек по прозванию Неустрашимый, персонаж-призрак, которого Камильбек пытался оклеветать (в основном из зависти к его совершенно реальным заслугам). Единственный из всего начальственного сословия, кто описан с симпатией. «Водитель знаменитой кокандской конницы — доблестный воин, весь в шрамах от вражеских сабель и увенчанный славою многих побед. Хмурый, грузный, уже постаревший, с обвисшими сивыми усами, в простой чалме с одним-единственным золотым пером — знаком своей воинской власти, в шелковом потертом халате, лоснящемся на локтях, обутый в сапоги с помятыми от стремян носками и задниками, порыжевшими от постоянного соприкосновения с шерстью коня, сопровождаемый одним только телохранителем — дряхлым полуслепым стариком, бессменным дядькой с юношеских лет, — Ядгорбек, сутулясь в седле, медленно проезжал по базару на своем старом и тоже посеченном саблями аргамаке. Бывшие сотники, такие же седые, как и он, с честными боевыми шрамами на лицах, кричали из чайхан: „Привет тебе, Неустрашимый! Когда же в поход? Не забудь о нас, мы еще сможем рубиться!..“» Он и сам Генерал-рубака.
  • Сожительствует с некой персиянкой Шарафат, вдовой, в обход официальных процедур. Камильбек очень хочет, чтобы хан отправил Ядгорбека на кастрацию, но хотя хан об этом знает, но парирует — это не супружеская измена, а значит, не нарушает закон. Воевода не только физическую силу сохранил. На очередное обвинение хан ответил: «Со своей саблей, что ли, прелюбодействовал он?»
• Подчинённые Камильбека: садист-заместитель по сыскной части, двое глухонемых палачей, двое тюремщиков, да ещё стражники.
• Двое каменотёсов из Пешавара, представленные хану как опасные чернокнижники и заточённые в зиндан. Впоследствии (по замыслу Камильбека) должны были ещё и слить «компромат» на Ядгорбека. Поскольку замысел вельможи разбился о то нехитрое обстоятельство, что хан не идиот, пешаварцев пришлось срочно «исчезать» в рамках поистине грандиозной операции «Побег».

В Чораке, горном селении[править]

• Агабек, сын Муртаза, новый владелец озера. «Чудовище, слившее в себе свирепость дракона и бессердечие паука, словно бы не родилось из чрева женщины, а возникло из мерзостных глубин зла». В прошлом — судья из Хорезма, ушедший в отставку из-за чрезмерного лихоимства; мечтал снова сделать карьеру. Основу его души составляли неутолимое честолюбие, алчность и любовь к власти. Периодически пытался изображать великодушие, но получалось плохо.
• Маленькая черноглазая Зульфия, на которой он собирался жениться.
• Мамед-Али, её отец.
• Саид, её жених. «Жених? У нее? Вот мысль, которая никогда не приходила Агабеку в голову, — равно, как и мысль о желаниях самой девушки».
• Сафар, владелец чайханы, приёмный отец Саида. Боится потерять то немногое, что имеет, лебезит перед Агабеком и регулярно проигрывает ему в шахматы — не потому что поддаётся, и не потому что Агабек хорошо играет (тому лишь бы хватать фигуры), а потому, что из-за робости из Сафара получается ещё худший шахматист, чем из Агабека.
• Гончары Дадабай и Бабаджан, маслодел Рахман, земледелец Усман и пр., Ширмат, Ярмат, коновал, кузнец и другие жители.
• Кривой кадий Абдурахман, сын Расуля, из большого селения Янги-Мазар. «Абдурахман столько лет жил по кривде и судил по кривде, что в конце концов сам весь покривел — и душой, и телом, и лицом. И шея была у него кривая, отягощенная зобом, и нос — кривой, с тонким раздвоенным кончиком, и рот как-то странно кривился, и бороденка торчала вкось; вдобавок, он заметно припадал на левую ногу и ходил приныривая на каждом шагу. Он постоянно поджимал один глаз, тот или другой, в зависимости от хода своих судейских дел: правый — в ожидании мзды, левый — по взятии. Он приехал на старенькой крытой арбе с перекосившимися ковыляющими колесами, которым дорожная прямая колея заметно была не по сердцу: при каждом обороте они так и норовили вывернуться из нее. Пегая лошаденка в оглоблях была низенькая, взъерошенная, жидкохвостая и с бельмом на глазу; криво сидел и возница в седле, согнув одну ногу в колене, вторую же вытянув по оглобле вдоль. Снаружи пристроился писец, который был хотя и не крив, но весь измят и как-то выкручен, словно его стирали, потом выжали, а расправить забыли — так он и высох жгутом. И цветная чалма на его длинной дынеподобной голове тоже была скручена жгутом».
• Воробей Алмаз весом в три серебряные таньга.

Возмутитель спокойствия[править]

После долгих лет отсутствия Насреддин вернулся в свою родную Бухару. Он спас тонувшего в водоёме святого Ахмеда богатого человека, но когда узнал, что это ростовщик Джафар, причинивший горе многим горожанам, то поклялся утопить его там же. Потом Насреддин пришёл на главную площадь и стал свидетелем эмирского суда. Джафар привёл на суд гончара Нияза с дочерью, которые были должны ему 400 таньга. Визирь дал ему два часа отсрочки, и Насреддин собрал с горожан много вещей, продал Джаффару за 400 таньга и тут же вручил ему эти деньги в счёт уплаты долга. После этого Насреддин поселился в доме Нияза. Днём он помогал старику в его ремесле, а ночью ходил на свидания с дочерью Гюльджан. Джафар донёс донёс на них эмиру, и Гюльджан забрали в гарем. Как раз в этот день в Бухару приехал Гуссейн Гуслия. Насреддин рассказал, что ему якобы грозит опасность, и поменял арабскую одежду мудреца на женскую, в которой до этого ходил по базару. Ходжа стал жить во дворце под видом араба-мудреца и быстро завоевал расположение эмира. Когда он узнал, что новая наложница заболела, то вызвался полечить её, а ночью устроил побег Гюльджан. Но на следующий день ему пришлось раскрыть своё настоящее имя, чтобы спасти арестованных друзей. Эмир решил утопить его в водоёме святого Ахмеда. Пока стражники несли его в мешке, он рассказал им о зарытых сокровищах. Стражники ушли, а мимо Насреддина проходил Джафар. Насреддин заманил его в мешок, обещая, что его будут бить, и побои якобы исцелят его от всех болезней и сделают писаным красавцем, и в водоёме утопили не Ходжу, а Джафара. Насреддин явился к оплакивавшим его горожанам и позвал Гюльджан уехать с ним. На прощание все трудящиеся принесли им подарки.

Очарованный принц[править]

Насреддин и Гюльджан несколько лет скитались по всему мусульманскому миру, но когда она забеременела в пятый раз, муж понял, что надо перейти к оседлому образу жизни. Семья поселилась в городке Ходжент, в слободе лепёшечников Раззок. Ходжа жил под именем Узакбай и очень скучал по прежней жизни. И когда дервиш попросил его вернуть озеро, он хитростью отправил жену в гости к отцу, а сам пустился на поиски. Вместе с Багдадским вором он нашёл его, вошёл в доверие к Агабеку и стал хранителем озера. Вор украл у жадного менялы драгоценности, купленные у бедной вдовы за бесценок, и подкинул их Мамеду-Али, который и расплатился ими за полив. Насреддин стал кормить осла лепёшками и абрикосами и разговаривать с ним как со знатным человеком. После долгих уговоров он признался Агабеку, что это якобы зачарованный египетский принц, и продемонстрировал превращение. Агабек сразу стал относиться к ишаку раболепно и наконец уговорил Насреддина отдать «принца» ему. Абдурахман записал договор мены дома, сада и водоёма (т. е. озера) на Кумыш-Серебро, как он назвал осла, и Агабек с ишаком в поводу отправился в Коканд. Насреддин поймал воробья, который «принадлежит всем, и никому в отдельности», и потом Абдурахман записал договор мены озера на Алмаз, как он назвал воробья, а дом и сад Насреддин подарил Саиду и Зульфие. Когда Насреддин и Вор вернулись в Коканд, то Рахимбай и Агабек подрались из-за драгоценностей, но Насреддин доказал, что они принадлежат вдове. Верный ишак Насреддина удрал от Агабека к старому хозяину, и они вернулись домой. И только Насреддин взялся за домашние дела, как вернулись Гюльджан с сыновьями!

Также одна глава посвящена детству главного героя. Он чудесным образом появился у гончара Шир-Мамеда и его жены долго и безрезультатно пытавшихся обзавестись детьми приёмных родителей, причём уже с полным комплектом зубов. Очень быстро изучал окружающий мир и уже в 10 лет провернул первую аферу, помогая старухе-цыганке зарабатывать на жизнь с помощью «зверя, именуемого кот».

Общие[править]

• Бафос — повесть пестрит бафосными речами псевдоучёных, министров и придворных поэтов.
  • В авторском тексте бафоса как бы не больше. Чего стоит хотя бы уморительная сцена, где Камильбек устраивает «побег» пешаварцам, им же и брошенным в тюрьму.
• Бедный — хорошо, богатый — плохо, Умный бедняк, глупый богач и Торгаш — это плохо.
  • Благодаря своему везению и талантам жулика Насреддин неоднократно мог разбогатеть и зажить тихой жизнью городского богача, но каждый раз, когда ему представлялась такая возможность, он раздавал деньги нуждающимся.
  • Антагонисты обеих частей — Джафар и Агабек — разбогатели, обирая бедняков. Один —злобный скупой ростовщик, второй — владелец водохранилища. Оба не знают меры в своих аппетитах, да ещё и с дамами не по-джентльменски себя ведут — не удивительно, что на них в итоге обратил внимание Ходжа Насреддин. С предсказуемыми последствиями (один мёртв, другой — разорён, опозорен и отправлен в каменный мешок, причём пожизненно). Меняла Рахимбай — тоже тот ещё тип.
  • Жадина-говядина — Агабек и Рахимбай.
  • Несовместимая с жизнью жадность — Джафар.
  • Во второй книге автор таки говорит, что купцов, пусть и богатых, Насреддин котировал наравне с учёными, и обычно не карал их так жёстко, как начальников-коррупционеров. Но на Джафара и Рахимбая это правило не распространяется, ведь они мерзкие ростовщик и меняла, а не купцы.
  • При всём при том, во второй книге можно найти и пример того, что Богатый — это не плохо! Наманганский богач, изначально владевший горным озером, в глазах чоракцев уж точно не был плохим человеком: он никак их не притеснял и даже более того, смотрел сквозь пальцы на то, что его местный управитель отпускает воду для поливов за символические гроши или вовсе бесплатно. Причём даже из тех собранных грошей значительная доля тут же раздавалась в виде милостыни! Справедливости ради, управитель постоянно подчёркивал крестьянам, что такой порядок вещей возможен лишь благодаря щедрости хозяина (когда хозяином озера стал Агабек — крестьяне быстро почувствовали разницу!) и требовал от них лишь одного: не забывать упоминать эту щедрость в благодарственных молитвах. Богач, получая отчёты с длинными списками молящихся за него, лишь посмеивался… но вот когда он на старости лет стал ищущим истину дервишем — наверняка должен был взглянуть на те молитвы с совсем другой стороны, и уже отнюдь не насмешливо!
• Какая отвратительная рожа! — у многих негодяев… любопытная внешность. Исключение только Камильбек, но он в некотором роде антизлодей. Да и Багдадский вор вполне попадает под троп, хоть и в душе вовсе не плохой человек. И цыганка из племени «люли», которой за уродство доставалось от толпы.
• Не было бы счастья… — книга живёт этим тропом!
  • Если бы Насреддин не навернулся с ишака, обездоленные должники Джафара остались бы без помощи.
  • Если бы Насреддин не спас Джафара, он не познакомился бы с Гюльджан, а если бы утопил Джафара тогда, когда планировал — вряд ли избежал бы смерти в том же водоёме.
  • Если бы Гюльджан не похитили для эмирского гарема, Насреддин в роли Гуссейна Гуслия не добился бы отмены, хотя бы и временной, поборов.
  • Если бы Гюльджан не поплохело в гареме, её суженый наверняка стал бы евнухом.
  • Если бы старый дервиш не проиграл когда-то озеро Агабеку, не было бы всего кокандско-чоракского квеста, Багдадский вор не искупил бы свою вину, вдова Саадат так и осталась бы облапошенной Рахимбаем, у кокандских детей не было бы чудесного праздника, а уж Агабек как-нибудь и без озера устроился бы.
  • Если бы Камильбеку не приспичило оклеветать Ядгорбека, ему не пришлось бы, заметая следы, выдворять им же несправедливо осуждённых пешаварских каменотёсов на волю.
  • Если бы в дом Арзи-биби не влез Багдадский вор, нежданное появление мужа могло бы иметь куда более плачевные последствия для неё и Камильбека.
  • И мета-пример: слегка печальный, философский тон второй книги явно проистекает из личного опыта автора.
• Полигамия. И у эмира бухарского, и у хана кокандского («237 жен — по одной на каждый день года, не считая постов») много жён и наложниц. А вот богач Рахимбай имеет всего одну (да и на неё явно мужской мощи не хватает).
• Сексот. Многочисленные агенты начальника дворцовой стражи, которых автор называет «шпионами» (хотя никакие это не шпионы, если честно).

Возмутитель спокойствия[править]

• Банкрот — горшечник Нияз. И, судя по всему, таких немало — эмир позаботился о том, чтобы деньги не задерживались в карманах его подданных ©
• Во лошаки! — стража эмирского дворца поверила, что падающие звёзды превращаются в серебряные монеты. Ну, какой эмир, такие у него и стражники…
• В своём праве — Джафар безжалостно требует со своих должников деньги, отбирая за неуплату имущество, а у горшечника Нияза хочет взять в уплату долга дочь Гюльджан. А что, обращаясь к ростовщику, жители Бухары не подозревали, что деньги придётся отдавать? Или надеялись, что Джафар простит им все долги? Или не собирались отдавать, раз взять с них нечего, а в рабство по шариату обращать нельзя? Тогда получается, что коррупционер-эмир и злодей Джафар как раз на подобное и рассчитывали.
  • Обращаясь к ростовщику, жители Бухары, как это чаще всего и бывает в подобных случаях, брали, выражаясь современным языком, кредиты на развитие предприятия. И долг с процентами тот же Нияз, вероятнее всего, собирался отдать с выручки от продажи горшков. Только вот производить что-то в городе, где казна чеканит фальшивые монеты и ремесленники должны кормить стражников на свои — это уже проблема.
• Гадалка — рябой шпион выдавал себя за гадальщика.
• Грызня за наследство — два брата не поделили козу и спустили своё имущество на суды и взятки, при этом мешая друг другу кормить бедную скотинку. Когда коза закономерно отдала свою душу Аллаху, её тело досталось наместнику Аллаха на земле, сиречь эмиру. Что за идиоты!
• Гуро — «И теперь уж мы сочиним про эмира такую песню, что он лопнет от злости на своём троне, и его вонючие кишки прилипнут к разукрашенным стенам дворца!» Насреддин выдаёт желаемое за действительное: эмира ему так и не удалось свести в могилу, тем более таким явно колдунским способом.
• Дева в беде — Гюльджан.
• Деньги — фетиш. «В доме у ростовщика Джафара стояли двенадцать запечатанных горшков, полных золота, ему же хотелось иметь непременно двадцать». С фитильком, потому что, кроме золота, он хочет ещё и девушку.
• Джедайская правда:
  • «— Я разлучена с моим любимым! — говорила Гюльджан. — И вот сейчас я чувствую, что мой возлюбленный здесь, рядом, но я не могу ни обнять, ни поцеловать его». Рядом с ней находятся замаскировавшийся Насреддин и эмир; она говорит о Насреддине, но эмир думает, что это всё о нём (на что и рассчитано).
  • В начале книги Насреддин ухитрился так продать чужого коня: проезжавший мимо богач подумал, что Ходжа коня украл, а тот искусно поддержал разговор, ни разу не сказав этого прямо (что было бы ложью), но поддерживая создавшееся впечатление. Более того, чуть позже Насреддин отвёл от себя подозрения в мошенничестве, подведя под все свои сказанные слова железобетонный обоснуй! Правда, с половиной изначально вырученных денег пришлось расстаться, но всё равно — на полтораста таньга наварился с полного нуля.
• Злодейская сутулость — Джафар, само собой, горбат.
• Игры азартные и не очень — Насреддин выиграл много денег, играя в кости, причём с помощью ишака. «Повернись-ка задом! Ты сумел проиграть на трех очках, сумей же теперь выиграть на одиннадцати, иначе я немедля отведу тебя на живодерню! — Он взял в левую руку хвост ишака и ударил себя этим хвостом по правой руке, в которой были зажаты кости. На костях было двенадцать очков». Хотел стать бизнесменом. Разумеется, потратил их все на помощь бедным.
• Капитан Очевидность:

«	…Следует лишить означенного богохульника и возмутителя Ходжу Насреддина крови, что предпочтительнее всего сделать через отделение его головы от его туловища, ибо вместе с вытекающей кровью из тела человека улетучивается жизнь и не возвращается более. Эмир выслушал все это со вниманием и подал знак второму мудрецу. Поклонившись эмиру, он сказал: — Я не могу согласиться с этим способом избавления от Ходжи Насреддина, ибо известно, что не только кровь необходима для жизни человека, но также и воздух, и если сдавить человеку горло веревкой и прекратить тем самым доступ воздуха в его легкие, то человек неминуемо умирает и не может уже воскреснуть потом… — Так! — сказал эмир тихим голосом. — Вы совершенно правы, о мудрейшие из мудрых, и советы ваши, без сомнения, драгоценны для нас! Ну, как бы, действительно, избавились мы от Ходжи Насреддина, если бы вы не дали нам таких драгоценных советов! Он остановился, не в силах совладать с охватившими его гневом и яростью. Но придворные льстецы, что стояли, выстроившись полукругом за эмирской спиной, — не видели грозного лица своего владыки и потому не уловили гнева и насмешки в его словах и решили, что мудрецы действительно отличились. Но вдруг царь поэтов заметил взгляд эмира и попятился, охваченный ужасом, а вслед за ним умолкли все остальные и задрожали, поняв свой промах. — О бездельники, о мошенники! — воскликнул эмир с негодованием. — Как будто мы с вами не знаем, что если отрубить человеку голову или удавить его веревкой, то он уже не воскреснет больше! Но для этого нужно сначала поймать человека, вы же, бездельники, ленивцы, мошенники и глупцы, не сказали ни слова о том, как его поймать.	»
— Глава XVIII

• Скупой мулла, который нанял Насреддина тащить тяжеленный мешок с тыквами, а вместо денег обещал ему «три премудрости, которые сделают счастливым на всю жизнь». «Первая премудрость: если кто-нибудь тебе скажет, что ходить пешком лучше, чем ездить верхом, — ты не верь этому человеку. Вторая премудрость: если тебе кто-нибудь скажет, что бедному легче жить, чем богатому, ты не верь этому человеку». Третью за него сказал сам Ходжа и прибавил свою: «Если кто-нибудь скажет тебе, что эти вот самые тыквы не разбились — плюнь в лицо тому человеку, назови его лжецом и прогони из дома!», поднял мешок и бросил вниз с крутого обрыва.

• • • Сюжет про скупого муллу (как и некоторые другие флэшбеки) позаимствованы из фольклора.
• Кармический Гудини — все, кто читал роман Соловьёва или смотрел фильм со Львом Свердлиным, ждали, как же Насреддин накажет эмира. Однако и эмир, и хапу

Возмутитель спокойствия (издание 1956 года) | nashnasreddin

— О по­ве­ли­тель! — ска­зал он гром­ко, так, что­бы слы­шал на­род. — При­ка­жи ос­та­но­вить казнь, я сей­час пой­маю Ход­жу Нас­ред­ди­на!

Эмир воз­зрил­ся на не­го с удив­ле­ни­ем. На­род на пло­ща­ди за­ше­ве­лил­ся. Па­лач, по­ви­ну­ясь зна­ку эми­ра, опус­тил к но­гам свой то­пор.

— О вла­ды­ка! — гром­ко ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Бу­дет ли спра­вед­ли­во, что­бы этих мел­ких ук­ры­ва­те­лей пре­да­ли каз­ни, в то вре­мя как ос­та­нет­ся жи­вым са­мый глав­ный ук­ры­ва­тель, у ко­то­ро­го Ход­жа Нас­ред­дин жил все пос­лед­нее вре­мя и жи­вет сей­час, ко­то­рый по­ил, кор­мил, наг­раж­дал его и про­яв­лял о нем вся­чес­кую за­бо­ту?

— Ты прав, — ска­зал эмир важ­но. — Ес­ли есть та­кой ук­ры­ва­тель, то по спра­вед­ли­вос­ти ему дол­ж­но от­ру­бить го­ло­ву пер­во­му. Но ука­жи нам это­го ук­ры­ва­те­ля, Гус­сейн Гус­лия.

По тол­пе про­шел сдер­жан­ный ро­пот; пе­ред­ние пе­ре­да­ва­ли зад­ним сло­ва эми­ра.

— Но ес­ли ве­ли­кий эмир не за­хо­чет каз­нить это­го глав­но­го ук­ры­ва­те­ля, ес­ли ве­ли­кий эмир ос­та­вит его жи­вым, то спра­вед­ли­во ли бу­дет тог­да пре­да­вать каз­ни ма­лых ук­ры­ва­те­лей? — спро­сил Ход­жа Нас­ред­дин.

Эмир от­ве­тил, удив­ля­ясь все боль­ше:

— Ес­ли мы не по­же­ла­ем каз­нить глав­но­го ук­ры­ва­те­ля, то, ко­неч­но, от­ка­жем­ся от каз­ни мел­ких ук­ры­ва­те­лей. Но од­но не­по­нят­но нам, Гус­сейн Гус­лия: ка­кие при­чи­ны мо­гут зас­та­вить нас воз­дер­жать­ся от каз­ни глав­но­го ук­ры­ва­те­ля? Где он? Ука­жи его нам, и мы не­мед­лен­но от­де­лим его го­ло­ву от его ту­ло­ви­ща.

Ходжа Нас­ред­дин об­ра­тил­ся к на­ро­ду:

— Вы слы­ша­ли сло­ва эми­ра. По­ве­ли­тель Бу­ха­ры ска­зал, что ес­ли он от­ка­жет­ся каз­нить глав­но­го ук­ры­ва­те­ля, ко­то­ро­го я сей­час на­зо­ву, тог­да все эти ма­лые ук­ры­ва­те­ли, сто­ящие сей­час у пла­хи, бу­дут ос­во­бож­де­ны и от­пу­ще­ны к сво­им семь­ям. Так ли я ска­зал, о по­ве­ли­тель?

— Ты пра­виль­но ска­зал, Гус­сейн Гус­лия, — под­т­вер­дил эмир. — Да­ем в этом на­ше сло­во. Но ука­жи нам ско­рее глав­но­го ук­ры­ва­те­ля.

— Вы слы­ши­те? — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин, по­вер­нув­шись к на­ро­ду. — Эмир да­ет сло­во!

Он глу­бо­ко вздох­нул. Он чув­с­т­во­вал на се­бе ты­ся­чи глаз.

— Са­мый глав­ный ук­ры­ва­тель…

Он зап­нул­ся, об­вел гла­за­ми пло­щадь; мно­гие за­ме­ти­ли скорбь и смер­т­ную тос­ку на его ли­це. Он про­щал­ся со сво­им лю­би­мым ми­ром, с людь­ми и сол­н­цем.

— Ско­рее! — не­тер­пе­ли­во вос­к­лик­нул эмир. — Го­во­ри ско­рее, Гус­сейн Гус­лия!

Ходжа Нас­ред­дин ска­зал твер­дым, звон­ким го­ло­сом:

— Са­мый глав­ный ук­ры­ва­тель — это ты, эмир!

Резким дви­же­ни­ем он сбро­сил свою чал­му, сор­вал фаль­ши­вую бо­ро­ду.

Толпа ах­ну­ла, за­мер­ла. Эмир, вы­пу­чив гла­за, без­звуч­но ше­ве­лил гу­ба­ми. Прид­вор­ные ока­ме­не­ли.

Тишина про­дол­жа­лась не­дол­го.

— Ход­жа Нас­ред­дин! Ход­жа Нас­ред­дин! — зак­ри­ча­ли в тол­пе.

— Ход­жа Нас­ред­дин! — за­шеп­та­лись прид­вор­ные.

— Ход­жа Нас­ред­дин! — вос­к­лик­нул Ар­с­лан­бек.

Наконец опом­нил­ся и сам по­ве­ли­тель. Гу­бы его нев­нят­но вы­мол­ви­ли:

— Ход­жа Нас­ред­дин!

— Да, это я! Ну что же, эмир, при­ка­жи от­ру­бить се­бе го­ло­ву — как са­мо­му глав­но­му ук­ры­ва­те­лю! Я жил у те­бя во двор­це, де­лил с то­бою пи­щу, по­лу­чал от те­бя наг­ра­ды, я был тво­им глав­ным и бли­жай­шим со­вет­ни­ком во всех де­лах. Ты — ук­ры­ва­тель, эмир, при­ка­жи от­ру­бить се­бе го­ло­ву!

Ходжу Нас­ред­ди­на схва­ти­ли. Он не соп­ро­тив­лял­ся, он кри­чал:

— Эмир обе­щал ос­во­бо­дить осуж­ден­ных! Вы слы­ша­ли сло­во эми­ра.

Народ на­чал гу­деть, вол­но­вать­ся. Трой­ная цепь страж­ни­ков с тру­дом сдер­жи­ва­ла на­пор тол­пы. Все гром­че слы­ша­лись воз­г­ла­сы:

— Ос­во­бо­ди­те осуж­ден­ных!

— Эмир дал сло­во!..

— Ос­во­бо­ди­те!..

Гул в тол­пе на­рас­тал и ши­рил­ся. Це­пи страж­ни­ков по­да­ва­лись на­зад, тес­ни­мые на­ро­дом.

Бахтияр нак­ло­нил­ся к эми­ру:

— О, по­ве­ли­тель, их нуж­но ос­во­бо­дить, ина­че на­род взбун­ту­ет­ся.

Эмир кив­нул.

— Эмир дер­жит свое сло­во! — зак­ри­чал Бах­ти­яр.

Стражники рас­сту­пи­лись. Осуж­ден­ные сра­зу ис­чез­ли в тол­пе.

Ходжу Нас­ред­ди­на по­ве­ли во дво­рец. Мно­гие в тол­пе пла­ка­ли, кри­ча­ли ему вслед:

— Про­щай, Ход­жа Нас­ред­дин! Про­щай, наш лю­би­мый, бла­го­род­ный Ход­жа Нас­ред­дин, ты бу­дешь всег­да бес­смер­тен в на­ших сер­д­цах.

Он шел с вы­со­ко под­ня­той го­ло­вой, на его ли­це бы­ло бес­стра­шие. Пе­ред во­ро­та­ми он обер­нул­ся, мах­нул на про­ща­ние ру­кой. Тол­па от­ве­ти­ла ему мощ­ным ро­ко­том.

Эмир то­роп­ли­во за­лез в свои но­сил­ки. Двор­цо­вое шес­т­вие тро­ну­лось в об­рат­ный путь.

Глава тридцать четвертая

Собрался ди­ван — су­дить Ход­жу Нас­ред­ди­на.

Когда он во­шел, свя­зан­ный по ру­кам и но­гам, ох­ра­ня­емый страж­ни­ка­ми, — прид­вор­ные по­ту­пи­лись. Им бы­ло стыд­но смот­реть друг на дру­га. Муд­ре­цы мор­щи­лись, ог­ла­жи­вая бо­ро­ды, эмир, от­вер­нув­шись, взды­хал и по­каш­ли­вал.

А Ход­жа Нас­ред­дин смот­рел пря­мым, яс­ным взгля­дом; ес­ли бы не его зак­ру­чен­ные за спи­ну ру­ки, то мож­но бы­ло бы по­ду­мать, что прес­туп­ник не он, а все эти лю­ди, си­дя­щие пе­ред ним.

На суд вмес­те с дру­ги­ми прид­вор­ны­ми явил­ся и под­лин­ный Гус­сейн Гус­лия, баг­дад­с­кий муд­рец, ос­во­бож­ден­ный на­ко­нец из сво­его за­то­че­ния. Ход­жа Нас­ред­дин дру­жес­ки под­миг­нул ему, баг­дад­с­кий муд­рец под­с­ко­чил на по­душ­ках и за­ши­пел от ярос­ти.

Суд про­дол­жал­ся не­дол­го. Ход­жу Нас­ред­ди­на при­го­во­ри­ли к смер­ти. Ос­та­ва­лось из­б­рать спо­соб каз­ни.

— О ве­ли­кий вла­ды­ка! — ска­зал Ар­с­лан­бек. — Мое мне­ние, что это­го прес­туп­ни­ка не­об­хо­ди­мо по­са­дить на кол, да­бы он окон­чил жизнь свою в жес­то­чай­ших му­че­ни­ях.

Ходжа Нас­ред­дин да­же бровью не дрог­нул; он сто­ял и без­мя­теж­но улы­бал­ся, под­с­та­вив ли­цо сол­неч­но­му лу­чу, па­дав­ше­му в зал че­рез вер­х­нее от­к­ры­тое ок­но.

— Нет! — ре­ши­тель­но ска­зал эмир. — Сул­тан ту­рец­кий уже са­жал на кол это­го бо­го­хуль­ни­ка, но он, по-ви­ди­мо­му, зна­ет сред­с­т­во пе­ре­но­сить без вре­да для се­бя по­доб­ный спо­соб каз­ни, ина­че он не ушел бы жи­вым из рук сул­та­на.

Бахтияр по­со­ве­то­вал от­ру­бить Ход­же Нас­ред­ди­ну го­ло­ву.

— Прав­да, это один из на­илег­чай­ших ви­дов смер­ти, — до­ба­вил он, — но за­то са­мый вер­ный.

— Нет! — ска­зал эмир. — Ка­лиф баг­дад­с­кий ру­бил ему го­ло­ву, а он все-та­ки жив.

Поочередно под­ни­ма­лись са­нов­ни­ки, пред­ла­га­ли по­ве­сить Ход­жу Нас­ред­ди­на, сод­рать с не­го ко­жу. Эмир от­верг все эти со­ве­ты, по­то­му что, наб­лю­дая тай­ком за Ход­жой Нас­ред­ди­ном, не за­ме­чал приз­на­ков стра­ха на его ли­це, что бы­ло в гла­зах эми­ра яв­ным до­ка­за­тель­с­т­вом не­дей­с­т­ви­тель­нос­ти пред­ла­га­емых спо­со­бов.

Придворные за­мол­ча­ли в сму­ще­нии. Эмир на­чал гне­вать­ся.

Тогда под­нял­ся баг­дад­с­кий муд­рец. Впер­вые он го­во­рил пе­ред ли­цом эми­ра, по­это­му тща­тель­но об­ду­мал свой со­вет, да­бы от­ли­чить­ся муд­рос­тью от всех про­чих.

— О ве­ли­кий по­ве­ли­тель все­лен­ной! Ес­ли этот прес­туп­ник ухо­дил до сих пор нев­ре­ди­мым от все­воз­мож­ных спо­со­бов каз­ни, то не яв­ля­ет­ся ли это пря­мым сви­де­тель­с­т­вом то­го, что ему по­мо­га­ет не­чис­тая си­ла, тот са­мый дух тьмы, имя ко­то­ро­го неп­рис­той­но на­зы­вать здесь, пе­ред ли­цом эми­ра.

При этих сло­вах муд­рец по­дул се­бе на пле­чи, вслед за ним по­ду­ли все ос­таль­ные, кро­ме Ход­жи Нас­ред­ди­на.

— Рас­су­див и взве­сив все, ка­са­юще­еся это­го прес­туп­ни­ка, — про­дол­жал муд­рец, — наш ве­ли­кий эмир от­верг пред­ло­жен­ные спо­со­бы умер­щ­в­ле­ния Ход­жи Нас­ред­ди­на, опа­са­ясь, что не­чис­тая си­ла вновь по­мо­жет прес­туп­ни­ку ус­коль­з­нуть от спра­вед­ли­вой ка­ры. Но су­щес­т­ву­ет еще один спо­соб каз­ни, ко­то­ро­му наз­ван­ный прес­туп­ник Ход­жа Нас­ред­дин ни ра­зу не под­вер­гал­ся, а имен­но — утоп­ле­ние!

Багдадский муд­рец, вы­со­ко вски­нув го­ло­ву, с тор­жес­т­вом пос­мот­рел на при­сут­с­т­ву­ющих.

Ходжа Нас­ред­дин встре­пе­нул­ся.

Эмир за­ме­тил его дви­же­ние. «Ага! Так вот в чем бы­ла его тай­на!»

Ходжа Нас­ред­дин ду­мал в это вре­мя: «Очень хо­ро­шо, что они за­го­во­ри­ли о не­чис­той си­ле; зна­чит, на­деж­да еще не по­те­ря­на для ме­ня!»

— Из­вес­т­но мне из рас­ска­зов и книг, — про­дол­жал меж­ду тем муд­рец, — что в Бу­ха­ре име­ет­ся свя­щен­ный во­до­ем, име­ну­емый во­до­емом шей­ха Ах­ме­да. По­нят­но, что не­чис­тая си­ла не ос­ме­ли­ва­ет­ся приб­ли­жать­ся к это­му во­до­ему, по­че­му и над­ле­жит, о по­ве­ли­тель, пог­ру­зить прес­туп­ни­ка на дли­тель­ный срок с го­ло­вой в свя­щен­ные во­ды, пос­ле че­го он ум­рет.

— Вот со­вет муд­ре­ца, дос­той­ный наг­ра­ды! — вос­к­лик­нул эмир.

Ходжа Нас­ред­дин уко­риз­нен­но ска­зал баг­дад­с­ко­му муд­ре­цу:

— О Гус­сейн Гус­лия, так ли я об­ра­щал­ся с то­бой, ког­да ты был в мо­ей влас­ти? Вот и на­дей­ся пос­ле это­го на люд­с­кую бла­го­дар­ность!

Было ре­ше­но пос­ле за­хо­да сол­н­ца все­на­род­но уто­пить Ход­жу Нас­ред­ди­на в свя­щен­ном во­до­еме шей­ха Ах­ме­да. А что­бы по до­ро­ге Ход­жа Нас­ред­дин не смог убе­жать, ре­ши­ли дос­та­вить его из двор­ца к во­до­ему в ко­жа­ном меш­ке и в этом же меш­ке уто­пить.

…Целый день у во­до­ема сту­ча­ли то­по­ры: плот­ни­ки воз­во­ди­ли по­мост, но что мог­ли они сде­лать, ес­ли над каж­дым из них сто­ял страж­ник? Они ра­бо­та­ли мол­ча, с уг­рю­мы­ми, ожес­то­чен­ны­ми ли­ца­ми; за­кон­чив, они от­ка­за­лись по­лу­чить скуд­ную пла­ту и уш­ли, гля­дя в зем­лю.

Помост и весь бе­рег вок­руг ус­т­ла­ли ков­ра­ми. Про­ти­во­по­лож­ный бе­рег пред­наз­на­чал­ся для на­ро­да.

Шпионы до­но­си­ли, что го­род вол­ну­ет­ся. По­это­му Ар­с­лан­бек сог­нал к во­до­ему ве­ли­кое мно­жес­т­во вой­с­ка, пос­та­вил пуш­ки. Опа­са­ясь, как бы на­род по до­ро­ге не от­бил Ход­жу Нас­ред­ди­на, Ар­с­лан­бек при­ка­зал при­го­то­вить че­ты­ре меш­ка, на­би­тых тряпь­ем: эти фаль­ши­вые меш­ки он на­ме­ре­вал­ся от­п­ра­вить к во­до­ему от­к­ры­то, по люд­ным ули­цам, а ме­шок с Ход­жой Нас­ред­ди­ном, на­обо­рот, — са­мы­ми глу­хи­ми пе­ре­ул­ка­ми. Хит­рость свою он прос­тер еще даль­ше: к фаль­ши­вым меш­кам он прис­та­вил по во­семь страж­ни­ков, а к меш­ку с Ход­жой Нас­ред­ди­ном толь­ко тро­их.

— Я приш­лю к вам от во­до­ема гон­ца, — ска­зал страж­ни­кам Ар­с­лан­бек. — Че­ты­ре фаль­ши­вых меш­ка вы дол­ж­ны вы­нес­ти сра­зу, один за дру­гим, а пя­тый ме­шок, с прес­туп­ни­ком, — нем­но­го по­го­дя и не­за­мет­но, ког­да все лю­бо­пыт­ные, тол­пя­щи­еся у во­рот, ус­т­ре­мят­ся за фаль­ши­вы­ми меш­ка­ми. Хо­ро­шо ли по­ня­ли вы ме­ня? Пом­ни­те, что от­ве­чать при­дет­ся вам го­ло­вой.

Вечером на пло­ща­ди уда­ри­ли ба­ра­ба­ны, воз­ве­щая об окон­ча­нии ба­за­ра. К во­до­ему со всех сто­рон по­тя­ну­лись тол­пы на­ро­да. Вско­ре при­был эмир со сви­той. На по­мос­те и вок­руг не­го заж­г­ли фа­ке­лы. Пла­мя ши­пе­ло и гну­лось от вет­ра, на во­де дро­жа­ли баг­ро­вые от­б­лес­ки. Про­ти­во­по­лож­ный бе­рег то­нул в тем­но­те; с по­мос­та, оза­рен­но­го ог­ня­ми, не вид­но бы­ло тол­пы, но яс­но слы­ша­лось, как во­ро­ча­ет­ся, дви­жет­ся и ды­шит она, сли­вая свой смут­ный тре­вож­ный гул с по­ры­ва­ми ноч­но­го вет­ра.

Бахтияр гром­ким го­ло­сом про­чи­тал в тем­но­ту эмир­с­кий указ о пре­да­нии смер­ти Ход­жи Нас­ред­ди­на. В это вре­мя и ве­тер улег­ся, — бы­ла ти­ши­на, та­кая, что у свет­лей­ше­го эми­ра по­пол­з­ли му­раш­ки по спи­не. Опять вздох­нул ве­тер, вмес­те с ним вздох­ну­ла ты­ся­ча­ми гру­дей тол­па.

— Ар­с­лан­бек! — ска­зал эмир, и го­лос его дрог­нул. — По­че­му ты мед­лишь?

— Я уже от­п­ра­вил гон­ца, о по­ве­ли­тель.

Вдруг в тем­но­те пос­лы­ша­лись кри­ки, лязг ору­жия, где-то на­ча­лась свал­ка. Эмир под­п­рыг­нул, ози­ра­ясь. Че­рез ми­ну­ту в ос­ве­щен­ный круг пе­ред по­мос­том вош­ли во­семь страж­ни­ков без меш­ка.

— Где же прес­туп­ник? — вскри­чал эмир. — Его от­ня­ли у страж­ни­ков, он ус­коль­з­нул! Ар­с­лан­бек, ты ви­дишь!

— О по­ве­ли­тель! — от­ве­тил Ар­с­лан­бек. — Твой нич­тож­ный раб пре­дус­мот­рел все; в этом меш­ке бы­ли ста­рые тряп­ки.

В дру­гой сто­ро­не опять пос­лы­шал­ся шум свал­ки. Ар­с­лан­бек пос­пе­шил ус­по­ко­ить эми­ра:

— Пусть от­ни­ма­ют, о по­ве­ли­тель! В этом меш­ке то­же ни­че­го нет, кро­ме тря­пок.

…Первый ме­шок от­бил у страж­ни­ков чай­хан­щик Али со сво­ими друзь­ями, вто­рой от­би­ли куз­не­цы, воз­г­лав­ля­емые Юсу­пом. Вско­ре гон­ча­ры от­би­ли тре­тий ме­шок, но и в, нем ока­за­лись тряп­ки. Чет­вер­тый ме­шок про­пус­ти­ли к по­мос­ту сво­бод­но. Страж­ни­ки при све­те фа­ке­лов на гла­зах у всей тол­пы под­ня­ли ме­шок над во­дой и выт­рях­ну­ли; по­сы­па­лись тряп­ки.

Толпа за­мер­ла в пол­ном не­до­уме­нии. Это­го и до­би­вал­ся мно­го­опыт­ный Ар­с­лан­бек, по­ни­мав­ший, что не­до­уме­ние вле­чет за со­бою без­дей­с­т­вие.

Настало вре­мя пя­то­му меш­ку. Меж­ду тем страж­ни­ки, ко­то­рым он был по­ру­чен, за­дер­жа­лись где-то и до сих пор не дос­та­ви­ли его к во­до­ему.

Глава тридцать пятая

Когда страж­ни­ки вы­ве­ли Ход­жу Нас­ред­ди­на из под­зе­мелья, он ска­зал:

— Зна­чит, вы по­та­щи­те ме­ня на соб­с­т­вен­ных спи­нах? Жа­лею, что здесь нет мо­его иша­ка, он бы лоп­нул от сме­ха.

— Мол­чи! Ско­ро те­бе при­дет­ся зап­ла­кать! — злоб­но от­ве­ти­ли страж­ни­ки. Они не мог­ли прос­тить Ход­же Нас­ред­ди­ну, что он пре­дал­ся в ру­ки эми­ра по­ми­мо стра­жи.

Распялив тес­ный ме­шок, они на­ча­ли за­пи­хи­вать в не­го Ход­жу Нас­ред­ди­на.

— О слу­ги шай­та­на! — кри­чал Ход­жа Нас­ред­дин, сло­жен­ный втрое. — Не­уже­ли вы не мог­ли выб­рать ме­шок поп­рос­тор­нее!

— Ни­че­го! — го­во­ри­ли страж­ни­ки, пых­тя и об­ли­ва­ясь по­том. — Те­бе не­дол­го при­дет­ся тер­петь. Не рас­то­пы­ри­вай­ся же, о сын гре­ха, ина­че мы вда­вим твои ко­ле­ни в твой жи­вот!

Поднялся шум, сбе­жа­лась двор­цо­вая че­лядь. На­ко­нец пос­ле дол­гих тру­дов страж­ни­ки за­пи­ха­ли Ход­жу Нас­ред­ди­на в ме­шок и за­вя­за­ли ве­рев­кой. В меш­ке бы­ло тес­но, тем­но и во­ню­че. Ду­ша Нас­ред­ди­на оку­та­лась чер­ным ту­ма­ном; ка­за­лось, спа­се­ния для не­го те­перь нет. Он взы­вал к судь­бе и все­мо­гу­ще­му слу­чаю: «О ты, судь­ба, став­шая для ме­ня ма­терью, о ты, все­мо­гу­щий слу­чай, обе­ре­гав­ший ме­ня до сих пор, по­доб­но от­цу, — где вы сей­час, по­че­му не пос­пе­ши­те на по­мощь к Ход­же Нас­ред­ди­ну? О судь­ба, о все­мо­гу­щий слу­чай!»

А страж­ни­ки уже прош­ли по­ло­ви­ну пу­ти; они нес­ли ме­шок, ме­ня­ясь че­рез каж­дые двес­ти ша­гов; по этим ко­рот­ким ос­та­нов­кам Ход­жа Нас­ред­дин вел пе­чаль­ный счет — сколь­ко прой­де­но и сколь­ко ос­та­лось.

Он хо­ро­шо по­ни­мал, что судь­ба и слу­чай ни­ког­да не при­хо­дят на по­мощь к то­му, кто за­ме­ня­ет де­ло жа­ло­ба­ми и при­зы­ва­ми. До­ро­гу оси­лит иду­щий; пусть в пу­ти ос­лаб­нут и по­дог­нут­ся его но­ги — он дол­жен пол­з­ти на ру­ках и ко­ле­нях, и тог­да обя­за­тель­но ночью вда­ли уви­дит он яр­кое пла­мя кос­т­ров и, приб­ли­зив­шись, уви­дит ку­пе­чес­кий ка­ра­ван, ос­та­но­вив­ший­ся на от­дых, и ка­ра­ван этот неп­ре­мен­но ока­жет­ся по­пут­ным, и най­дет­ся сво­бод­ный вер­б­люд, на ко­то­ром пут­ник до­едет ту­да, ку­да нуж­но… Си­дя­щий же на до­ро­ге и пре­да­ющий­ся от­ча­янию — сколь бы ни пла­кал он и ни жа­ло­вал­ся — не воз­бу­дит со­чув­с­т­вия в без­душ­ных кам­нях; он ум­рет от жаж­ды в пус­ты­не, труп его ста­нет до­бы­чей смрад­ных ги­ен, кос­ти его за­не­сет го­ря­чий пе­сок. Сколь­ко лю­дей умер­ли преж­дев­ре­мен­но, и толь­ко по­то­му, что не­дос­та­точ­но силь­но хо­те­ли жить! Та­кую смерть Ход­жа Нас­ред­дин счи­тал по­зор­ной для че­ло­ве­ка.

«Нет! — ска­зал он се­бе и, стис­нув зу­бы, ярос­т­но пов­то­рил: — Нет! Я не ум­ру се­год­ня! Я не хо­чу уми­рать!»

Но что он мог сде­лать, сло­жен­ный втрое и за­су­ну­тый в тес­ный ме­шок, где нель­зя бы­ло да­же по­ше­ве­лить­ся: ко­ле­ни и лок­ти как буд­то при­лип­ли к ту­ло­ви­щу. Сво­бод­ным у Ход­жи Нас­ред­ди­на ос­та­вал­ся толь­ко язык.

— О доб­лес­т­ные во­ины, — ска­зал он из меш­ка. — Ос­та­но­ви­тесь на ми­нут­ку, я хо­чу про­честь пе­ред смер­тью мо­лит­ву, да­бы все­ми­лос­ти­вый ал­лах при­нял мою ду­шу в свет­лые се­ле­ния свои.

Стражники опус­ти­ли ме­шок на зем­лю:

— Чи­тай. Но из меш­ка мы те­бя не вы­пус­тим. Чи­тай свою мо­лит­ву в меш­ке.

— А где мы на­хо­дим­ся? — спро­сил Ход­жа Нас­ред­дин. — Я это за­тем спра­ши­ваю, что­бы вы об­ра­ти­ли ме­ня ли­цом к бли­жай­шей ме­че­ти.

— Мы на­хо­дим­ся близ Кар­шин­с­ких во­рот. Здесь кру­гом ме­че­ти, в ка­кую бы сто­ро­ну мы те­бя не об­ра­ти­ли ли­цом. Чи­тай же ско­рее свою мо­лит­ву. Мы не мо­жем дол­го за­дер­жи­вать­ся.

— Спа­си­бо, о бла­го­чес­ти­вые во­ины, — пе­чаль­ным го­ло­сом от­ве­тил из меш­ка Ход­жа Нас­ред­дин.

На что он рас­счи­ты­вал? Он и сам не знал. «Я вы­га­даю нес­коль­ко ми­нут. А там пос­мот­рим. Мо­жет быть, что-ни­будь под­вер­нет­ся…»

Он на­чал гром­ко мо­лить­ся, прис­лу­ши­ва­ясь в то же вре­мя к раз­го­во­рам страж­ни­ков.

— И как мы не со­об­ра­зи­ли сра­зу, что но­вый звез­до­чет — это и есть Ход­жа Нас­ред­дин? — сок­ру­ша­лись страж­ни­ки. — Ес­ли бы мы уз­на­ли и пой­ма­ли его, то по­лу­чи­ли бы от эми­ра боль­шую наг­ра­ду!

Мысли страж­ни­ков тек­ли в обыч­ном нап­рав­ле­нии, ибо ал­ч­ность сос­тав­ля­ла са­мую сущ­ность их жиз­ни.

Этим и вос­поль­зо­вал­ся Ход­жа Нас­ред­дин. «Поп­ро­бую сде­лать так, что­бы они уш­ли ку­да-ни­будь от меш­ка, хо­тя бы на са­мый ко­рот­кий срок… Мо­жет быть, мне удас­т­ся пор­вать ве­рев­ку, мо­жет быть, кто-ни­будь прой­дет по до­ро­ге и ос­во­бо­дит ме­ня».

— Ско­рей кон­чай мо­лит­ву! — го­во­ри­ли страж­ни­ки, тол­кая ме­шок но­га­ми. — Слы­шишь, ты! Нам не­ког­да ждать!

— Од­ну ми­ну­ту, доб­лес­т­ные во­ины! У ме­ня ос­та­лась пос­лед­няя прось­ба к ал­ла­ху. О все­мо­гу­щий, все­ми­лос­ти­вый ал­лах, сде­лай так, что­бы тот че­ло­век, ко­то­рый най­дет за­ко­пан­ные мною де­сять ты­сяч тань­га, вы­де­лил бы из них од­ну ты­ся­чу, и от­нес в ме­четь, и от­дал мул­ле, по­ру­чив ему мо­лить­ся за ме­ня в те­че­ние це­ло­го го­да…

Услышав о де­ся­ти ты­ся­чах тань­га, страж­ни­ки при­тих­ли. Хо­тя Ход­жа Нас­ред­дин ни­че­го не ви­дел из сво­его меш­ка, но точ­но знал, ка­кие сей­час у страж­ни­ков ли­ца, как они пе­рег­ля­ды­ва­ют­ся и тол­ка­ют друг дру­га лок­тя­ми.

— Не­си­те ме­ня даль­ше, — ска­зал он крот­ким го­ло­сом. — Пре­даю дух мой в ру­ки ал­ла­ха.

Стражники мед­ли­ли.

— Мы еще нем­но­го от­дох­нем, — вкрад­чи­во ска­зал один из них. — О Ход­жа Нас­ред­дин, не ду­май, что мы бес­сер­деч­ные, не­хо­ро­шие лю­ди. Толь­ко служ­ба зас­тав­ля­ет нас пос­ту­пать с то­бою столь жес­то­ко; ес­ли бы мы мог­ли про­жить с на­ши­ми семь­ями без эмир­с­ко­го жа­ло­ванья, тог­да мы, ко­неч­но, не­мед­лен­но вы­пус­ти­ли бы те­бя на во­лю…

— Что ты го­во­ришь! — ис­пу­ган­но про­шеп­тал вто­рой. — Ес­ли мы его вы­пус­тим, то эмир сни­мет нам го­ло­вы.

— Мол­чи! — за­ши­пел пер­вый. — Нам бы толь­ко по­лу­чить день­ги.

Ходжа Нас­ред­дин не слы­шал ше­по­та, но знал, что страж­ни­ки шеп­чут­ся, и знал, о чем они шеп­чут­ся.

— Я не имею зла на вас, о во­ины, — ска­зал он с бла­го­чес­ти­вым вздо­хом. — Я сам че­рес­чур гре­шен для то­го, что­бы осуж­дать дру­гих. Ес­ли ал­лах да­ру­ет мне про­ще­ние на том све­те, обе­щаю вам по­мо­лить­ся за вас пе­ред его тро­ном. Вы го­во­ри­те, что ес­ли бы не эмир­с­кое жа­ло­ванье, то вы бы ме­ня вы­пус­ти­ли? По­ду­май­те над сво­ими сло­ва­ми! Ведь этим вы на­ру­ши­ли бы во­лю эми­ра и, сле­до­ва­тель­но, со­вер­ши­ли бы тяж­кий грех. Нет! Я не хо­чу, что­бы вы из-за ме­ня отя­го­ща­ли гре­хом свои ду­ши; под­ни­май­те ме­шок, не­си­те ме­ня к во­до­ему, пусть свер­шит­ся во­ля эми­ра и во­ля ал­ла­ха!..

Стражники в рас­те­рян­нос­ти пе­рег­ля­ды­ва­лись, прок­ли­ная бла­го­чес­ти­вое рас­ка­яние, ко­то­рое вдруг — и сов­сем, по их мне­нию, не вов­ре­мя — ов­ла­де­ло Ход­жой Нас­ред­ди­ном.

В раз­го­вор всту­пил тре­тий страж­ник; до сих пор он мол­чал, при­ду­мы­вая хит­рость.

— Сколь тяж­ко ви­деть че­ло­ве­ка, ко­то­рый пе­ред смер­тью на­чал рас­ка­ивать­ся в сво­их гре­хах и заб­луж­де­ни­ях, — ска­зал он, под­ми­ги­вая то­ва­ри­щам. — Нет, я не та­ков! Я уже дав­но рас­ка­ял­ся и дав­но ве­ду бла­го­чес­ти­вый об­раз жиз­ни. Но бла­го­чес­тие на сло­вах, не соп­ро­вож­да­емое угод­ны­ми ал­ла­ху де­ла­ми, — мер­т­во, — про­дол­жал страж­ник, в то вре­мя как то­ва­ри­щи его за­жи­ма­ли рты ла­до­ня­ми, что­бы не рас­хо­хо­тать­ся, ибо он был из­вес­тен как не­ис­п­ра­ви­мый иг­рок в кос­ти и рас­пут­ник. — Вот я, нап­ри­мер, соп­ро­вож­даю свою бла­го­чес­ти­вую жизнь пра­вед­ным и бла­го­чес­ти­вым де­лом, а имен­но: я строю в мо­ем род­ном се­ле­нии боль­шую ме­четь и ра­ди это­го от­ка­зы­ваю да­же в пи­ще се­бе и сво­ей семье.

Один из страж­ни­ков не вы­дер­жал и, да­вясь от сме­ха, ушел в тем­но­ту.

— Я от­к­ла­ды­ваю каж­дый грош, — про­дол­жал бла­го­чес­ти­вый страж­ник, — и все-та­ки ме­четь воз­д­ви­га­ет­ся слиш­ком мед­лен­но, что пе­ре­пол­ня­ет скор­бью мое сер­д­це. На днях я про­дал ко­ро­ву. Пусть мне при­дет­ся про­дать пос­лед­ние са­по­ги — я сог­ла­сен хо­дить бо­си­ком, лишь бы за­вер­шить на­ча­тое.

Ходжа Нас­ред­дин всхлип­нул в меш­ке. Страж­ни­ки пе­рег­ля­ну­лись. Де­ло у них шло на лад. Они лок­тя­ми то­ро­пи­ли сво­его до­гад­ли­во­го то­ва­ри­ща.

— О, ес­ли бы мне пов­с­т­ре­чал­ся та­кой че­ло­век, ко­то­рый сог­ла­сил­ся бы по­жер­т­во­вать во­семь или де­сять ты­сяч тань­га на окон­ча­ние этой ме­че­ти! — вос­к­лик­нул он. — Я бы пок­лял­ся пе­ред ним, что в те­че­ние пя­ти и да­же де­ся­ти лет имя его ежед­нев­но воз­но­си­лось бы, оку­тан­ное бла­го­ухан­ным ды­мом мо­лит­вы, из-под сво­дов этой ме­че­ти к тро­ну ал­ла­ха!

Первый страж­ник ска­зал:

— О мой бла­го­чес­ти­вый то­ва­рищ! У ме­ня нет де­ся­ти ты­сяч тань­га, но мо­жет быть, ты сог­ла­сишь­ся при­нять мои пос­лед­ние сбе­ре­же­ния — пять­сот тань­га. Не от­вер­гай мо­его скром­но­го да­ра, мне то­же хо­чет­ся при­нять учас­тие в этом пра­вед­ном де­ле.

— И мне, — ска­зал вто­рой, за­ика­ясь и дро­жа от внут­рен­не­го сме­ха. — У ме­ня есть трис­та тань­га…

— О пра­вед­ник, о бла­го­чес­ти­вый! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин, всхли­пы­вая. — Как я жа­лею, что не мо­гу при­ло­жить к сво­им гу­бам край тво­его ха­ла­та! Я ве­ли­кий греш­ник, но будь ми­лос­тив ко мне и не от­вер­г­ни мо­его да­ра. У ме­ня есть де­сять ты­сяч тань­га. Ког­да я, со­вер­шив бо­го­хуль­ный об­ман, был приб­ли­жен к эми­ру, то час­то по­лу­чал от не­го в по­да­рок ко­шель­ки с зо­ло­том и се­реб­ром; на­ко­пив де­сять ты­сяч тань­га, я ре­шил спря­тать их, с тем что­бы, свер­шая бег­с­т­во, зах­ва­тить по до­ро­ге. А так как я ре­шил бе­жать че­рез Кар­шин­с­кие во­ро­та, то и за­ко­пал эти день­ги на Кар­шин­с­ком клад­би­ще под од­ним из ста­рых над­г­ро­бий.

— На Кар­шин­с­ком клад­би­ще! — вос­к­лик­ну­ли страж­ни­ки. — Зна­чит, они где-то здесь, ря­дом!

— Да! Сей­час мы на­хо­дим­ся на се­вер­ном кон­це клад­би­ща, и ес­ли прой­ти…

— Мы на­хо­дим­ся на вос­точ­ном кон­це! Где, где они спря­та­ны, твои день­ги?

— Они спря­та­ны на за­пад­ном кон­це клад­би­ща, — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Но сна­ча­ла пок­ля­нись мне, о бла­го­чес­ти­вый страж­ник, что мое имя дей­с­т­ви­тель­но бу­дет по­ми­нать­ся в ме­че­ти ежед­нев­но в те­че­ние де­ся­ти лет.

— Кля­нусь! — ска­зал страж­ник, дро­жа от не­тер­пе­ния. — Кля­нусь те­бе име­нем ал­ла­ха и про­ро­ка его Ма­го­ме­та! Ну, го­во­ри ско­рее, где за­ко­па­ны твои день­ги?

Ходжа Нас­ред­дин мед­лил. «А что, ес­ли они ре­шат от­нес­ти ме­ня сна­ча­ла к во­до­ему, от­ло­жив на зав­т­ра по­ис­ки де­нег? — ду­мал он. — Нет, это­го не слу­чит­ся. Во-пер­вых, они обу­яны ал­ч­нос­тью и не­тер­пе­ни­ем, во-вто­рых, они по­бо­ят­ся, что кто-ни­будь мо­жет опе­ре­дить их, в-треть­их, они не до­ве­ря­ют друг дру­гу. Ка­кое же ука­зать им мес­то, что­бы они по­доль­ше ко­па­лись?»

Стражники жда­ли, скло­нив­шись над меш­ком. Ход­жа Нас­ред­дин слы­шал их отя­же­лев­шее ды­ха­ние, как буд­то они толь­ко что при­бе­жа­ли от­ку­да-то из­да­ле­ка.

— На за­пад­ном кон­це клад­би­ща есть три ста­рых над­г­ро­бия, рас­по­ло­жен­ные тре­уголь­ни­ком, — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Под каж­дым из них я за­ко­пал по три ты­ся­чи трис­та трид­цать три тань­га с од­ной третью…

— Рас­по­ло­жен­ные тре­уголь­ни­ком, — хо­ром пов­то­ря­ли страж­ни­ки, упо­доб­ля­ясь пос­луш­ным уче­ни­кам, пов­то­ря­ющим за сво­им учи­те­лем сло­ва ко­ра­на. — По три ты­ся­чи трис­та трид­цать три тань­га с од­ной третью…

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

Истории о Ходже Насреддине |

Для гармонизации силы Купца полезно мальчику читать истории про хитрецов, мудрецов

Однажды отправился ходжа ко двору Тимура. Тот велел посадить его на негодную клячу и взял с собой на охоту.
В это время пошел дождь. Все погнали своих лошадей и поскакали обратно. А лошадь ходжи, разумеется, не могла быстро бежать.
Тогда ходжа разделся догола и подобрал под себя платье. Когда дождь перестал, он опять надел на себя платье и вернулся домой.
Падишах, увидев, что ходжа совсем не промок, осведомился, как это так случилось. Ходжа отвечал:
— Когда у человека такая боевая лошадь, разве может человек намокнуть? Только начался дождь, я пришпорил коня, и он в один миг, как птица, доставил меня сюда.
Падишах удивился и велел поставить лошадь в главную конюшню.
Как-то снова собрались на охоту. Падишах садится на ту лошадь. Случайно опять полил дождь.
Ходжа и другие участники охоты пришпорили коней и приехали домой, а падишах, сидевший верхом на той кляче, промок до последней нитки.
Домой вернулся он поздно и, позвав на следующий день ходжу, начал ему выговаривать:
— Разве пристало тебе лгать? Я из-за тебя промок до костей. — Чего ты сердишься? — заметил ходжа.— Где же был у тебя ум? Если бы ты снял с себя платье, как я, и спрятал его под себя, а потом, когда кончился дождь, снова бы надел его, ты бы не вымок и приехал сухоньким. Зашел Ходжа в деревню, и пропала у него сумка. Он и объявил крестьянам:

— Или вы найдете мне сумку, или… уж я знаю, что сделаю. Так как ходжа был человек известный и уважаемый, крестьяне
заволновались, начали искать сумку и наконец нашли. Но одного из них взяло любопытство, и он сказал:
— Миленький ходжа, а что бы ты сделал, если бы не нашли сумку?
Ходжа преспокойно заметил:
— Да что, есть у меня дома старый коврик; пришлось бы из него сделать сумку.
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Однажды сельские мальчишки решил украсть у Ходжи его знаменитые башмаки. Увидев его, идущего по дороге, они столпились под деревом и стали громко спорить, сможет ли Молла залезть на это дерево или нет.
– Что ж тут трудного? Конечно, смогу, – сказал подошедший Ходжа.
– А вот и не сможешь! – ответил один из ребят.
– Дерево слишком высоко, – подтвердил второй.
– Ты только хвастаешь, – поддержал третий.
Ходжа, ни слова не говоря, снял башмаки, засунул их за пояс и подошел к дереву.
– А зачем ты берешь с собой башмаки? – стали галдеть мальчишки.
– Настоящий суфий никогда не знает, куда ему придется двинуться в следующее мгновение. Возможно, на землю мне вернуться больше не придется. Так что, все–таки, лучше взять их с собой…
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Однажды, Ходжа неосторожно похвастался, что сможет научить своего осла говорить. Услышав об этом, Эмир повелел заплатить Ходже 1000 таньга с условием, чтобы тот показал ему говорящего осла через некоторое время. Дома жена Ходжи начала плакать и убиваться:
– И зачем ты обманул Эмира, зачем взял деньги! Когда он поймет, что ты его обманул, он бросит тебя в темницу!
– Успокойся жена, – ответил Насреддин, – и получше спрячь деньги. Я оговорил себе двадцать лет сроку. За это время либо ишак издохнет, либо Эмир…
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Однажды Эмир решил заставить всех жителей Бухары говорить только правду. Для этого перед городскими воротами поставили весилицу. Всех входящих опрашивал начальник стражи. Если человек, по его мнению, говорил правду, то его пропускали. В противном случае – вешали.
Перед воротами собралась большая толпа. Никто не рашался даже подойти близко. Насреддин же смело на правился к начальнику стражи.
– Зачем ты идешь в город? – строго спросили его.
– Я иду, чтобы меня повесили на этой весилице, – ответил Насреддин.
– Ты лжешь!– воскликнул начальник стражи.
– Тогда повесьте меня.
– Но если мы повесим тебя, то твои слова станут правдой.
– То-то и оно, – улыбнулся Ходжа, – все зависит от точки зрения…
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Однажды, на базаре Ходжа увидел как толстый чайханщик тряс какого-то нищего бродягу, требуя у него платы за обед.
– Но я же только понюхал твой плов! – оправдывался бродяга.
– Но запах тоже стоит денег! – отвечал ему толстяк.
– Подожди, отпусти его – я заплачу тебе за все, – с этими словами Ходжа Насреддин подошел к чайханщику. Тот отпустил беднягу. Ходжа вынул из кармана несколько монет и потряс их над ухом чайханщика.
– Что это? – изумился тот.
– Кто продает запах обеда, тот получает звон монет, – невозмутимо ответил Ходжа…
ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Однажды один из родственников Ходжи чем-то уж очень угодил ему.
– Проси у меня все, что хочешь, – не подумав, сказал Ходжа.
Родственник так обрадовался, что никак не мог придумать что бы такого попросить.
– Дай мне срок подумать до завтра, – наконец, сказал он.
Ходжа согласился. На следующий день, когда родственник пришел к нему с просьбой, Ходжа ответил:
– Я обещал тебе только одну вещь. Ты попросил дать тебе срок до завтра. Я дал. Так что ты еще хочешь?

Книга «Повесть о Ходже Насреддине»

Добавить

• Читаю
• Хочу прочитать
• Прочитал

Оцените книгу

Скачать книгу (полная версия)

4381 скачивание

Читать онлайн

2 планируют, 1 читаeт

О книге «Повесть о Ходже Насреддине»

Переиздание широко известного произведения русского советского писателя Леонида Васильевича Соловьева. Первая книга — «Возмутитель спокойствия» — впервые была опубликована в 1940 году; вторая — «Очарованный принц» — в 1954-м.

На нашем сайте вы можете скачать книгу «Повесть о Ходже Насреддине» Соловьев Леонид Васильевич бесплатно и без регистрации в формате epub, fb2, pdf, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Мнение читателей

Как правило, ученые-литературоведы так называют один из видов испанского романа 17 — 18 веков, но сегодня мало кто, разве профессионалы-филологи, знакомы с книгами Кеведо и Гевары

4/5Shishkodryomov

А пока, чайханщик, дай я мысленно склонюсь до земли в наинижайшем поклоне с благодарностью к автору книги Леониду Соловьеву да подремлю пару часиков на твоих мягких одеялах.

5/5Roni

В моей электронной книге была только первая часть, обязательно прочитаю и вторую

5/5Ruadhnait

В частности, была там сказка, её сюжет и в соловьёвской версии упоминается: про тыквы в мешке

5/5Shishkodryomov

Не наивная, а самая настоящая история из тех, которые здорово было бы рассказывать чуть надтреснутым голосом с непременным акцентом — или слушать эти рассказы за чаем

5/5pope_joan

На мой взгляд, именно эта последняя фраза придает какой-то смысл этому маленькому бессюжетному рассказу

3/5Because_of_you

Но гений автора смог нарисовать вполне реальную картину

5/5LittleWitch

И когда берешь в руки такую книгу, смешную, яркую и честную, понимаешь, что она больше похожа на твоего друга, который разделяет с тобой радость, и порой мудрость

5/5lastivka

Ведь он рассказывает и доказывает нам своим примером нечто очень важное: чтобы делать людям добро, не требуется супер-способностей

5/5lyrry

И в доказательство я могла бы привести сотню цитат, но я не буду это делать, ведь лучше ,конечно,прочитать всю книгу самому, чем зацепить где-то на форуме несколько выписок из нее

5/5ad_nott

»Очень надеюсь, что убедила вас прочитать эту замечательную книгу и обязательно дать её вашим подрастающим детям!

5/5TibetanFox

Спектакль достаточно длинный и рассчитан на детей от 4 -5 лет, требует усидчивости и соредоточенности.

4/5Rainbow

Отзывы читателей

Подборки книг

Похожие книги

Другие книги автора

Информация обновлена: 27.10.2020

Насреддин — Nasreddin — qaz.wiki

Философ, суфий и мудрец из Турции, запомнившийся своими забавными рассказами и анекдотами.

Миниатюра Насреддина 17 века, в настоящее время находится в библиотеке-музее дворца Топкапы .

Насреддин или Ходжа Насреддин или Мулла Насреддин Hooja ( ) или Мулла Насреддин был сельджуки сатирик , родился в Hortu Village в Сиврихисара , провинции Эскишехир , современной Турции и умер в 13 — м веке в Akşehir , недалеко от Коньи , столицы Сельджукского султаната Рам , в сегодняшней Турции . Его считают философом, суфием и мудрецом, его помнят за его забавные истории и анекдоты . Он появляется в тысячах историй, иногда остроумных, иногда мудрых, но часто тоже дурак или шутник. Рассказ Насреддина обычно имеет тонкий юмор и педагогический характер . Международный фестиваль Насреддина Ходжи ежегодно отмечается с 5 по 10 июля в его родном городе.

Происхождение и наследие

Утверждения о его происхождении делают многие этнические группы. Многие источники называют местом рождения Насреддина деревню Хорту в Сиврихисаре , провинция Эскишехир , современная Турция , в 13 веке, после чего он поселился в Акшехире , а затем в Конье под властью Сельджуков , где он умер в 1275/6 или 1285/6 CE. Предполагаемая гробница Насреддина находится в Акшехире, а «Международный фестиваль Ходжи Насреддина» проводится ежегодно в Акшехире с 5 по 10 июля.

По словам профессора Микаила Байрама, который провел обширное исследование Насреддина, его полное имя — Насир уд-дин Махмуд аль-Хойи, его титул Ахи Эвран (как лидер организации ахи). По его словам, Насреддин родился в городе Хой в провинции Западный Азербайджан в Иране , имел свое образование в Хорасане и стал учеником известного Корана муфассир Фахр ад-Дина аль-Рази в Герате. Он был отправлен в Анатолию халифом в Багдаде для организации сопротивления и восстания против монгольского вторжения. Он служил кади (исламским судьей и омбудсменом) в Кайсери . Это объясняет, почему в шутках он обращается не только к религиозным, но и к судебным проблемам. Во время беспорядков из-за монгольского нашествия он стал политическим противником персидского Руми . По этой причине к нему в Маснави обращались анекдоты джуха. Он стал вазиром при дворе Кайкауса II . Он жил во многих городах на обширной территории и стойко противостоял монгольскому нашествию, а также обладал своим остроумным характером, поэтому его приняли различные народы и культуры от Турции до Аравии, от Персии до Афганистана и от России до Китая, большинство из которых пострадали от этих вторжений.

Арабская версия персонажа, известная как «юха» ( арабский : جحا ), является самой старой и самой различающейся версией персонажа и упоминается в книге Аль-Джахиза «Говоря о мулах » — القول في البغال — согласно Аль-Захаби «книги сек Аль-Захаби » s книга „ ميزان الاعتدال في نقد الرجال “, его полное имя было „Абу аль-Ghusn Dujayn аль-Fizari“ , он жил под Омейядов в Куфе , его мать сказала быть слугой Анаса ибн Малика , поэтому он был одним из таби’унов в суннитской традиции.

и из них (джуха), и его прозвали «аба гусн» , и о нем говорили то, что предполагает проницательность и интеллект, хотя в подавляющем большинстве случаев делали это глупо, и было сказано, что некоторые, кто противодействует ему, рассказывают о нем сказки.

Шли поколения, новые истории добавлялись в корпус Насреддина, другие были изменены, и он и его рассказы распространились по многим регионам. Сюжеты сказок стали частью фольклора многих народов и выражают национальные представления самых разных культур. Хотя большинство из них изображают Насреддина в ранней обстановке маленькой деревушки, в сказках рассматриваются концепции, которые имеют определенную вневременность. Они передают содержательную народную мудрость, которая побеждает все испытания и невзгоды. Самая старая рукопись Насреддина датируется 1571 годом.

Сегодня истории Насреддина рассказываются в самых разных регионах, особенно в мусульманском мире, и переведены на многие языки. В некоторых регионах независимо развился персонаж, похожий на Насреддина, и истории стали частью большего целого. Во многих регионах Насреддин является важной частью культуры и часто упоминается или упоминается в повседневной жизни. Поскольку существуют тысячи различных историй Насреддина, можно найти одну, подходящую практически для любого случая. Насреддин часто появляется как причудливый персонаж большой турецкой , персидской , албанской , армянской , азербайджанской , бенгальской , боснийской , болгарской , китайской, греческой , гуджарати , хинди , иудео-испанской , курдской , румынской , сербской , русской и урду народной традиции. из виньеток , не совсем отличающихся от дзена коанов .

1996–1997 годы были объявлены ЮНЕСКО Международным годом Насреддина .

Некоторые люди говорят, что, произнося то, что казалось безумием, на самом деле он был вдохновлен Богом, и что он сказал не безумие, а мудрость.

-  Турецкий шут или удовольствия Cogia Nasr Eddin Effendi

название

Многие народы Ближнего , Среднего Востока, Южной Азии и Средней Азии считают Насреддина своим ( например , турки, афганцы, иранцы и узбеки). Его имя пишется в самых разнообразных формах: Nasrudeen , Насреддин , Насреддин , Наср ад-Дин , Насреддин , Насируддин, Naseeruddin , Наср аль — Дин , Nastradhin , Насреддин , Nastratin , Nusrettin , Nasrettin , Nostradin , Nastradin (букв .: Победа в Deen ) и Nazaruddin . Иногда ему предшествуют или следуют титулы или почетные знаки, используемые в соответствующих культурах: «Ходжа», «Хваже», « Ходжа », «Ходжа», «Ходжа», «Ходжа», «Ходжа», «Ходжа», » Hocca», «Кальян», «Hogea», » мулла «, «мулла», «Мул», «мулла», » Эфенди «, «Эфенди», «Ependi»( أفندي ‘ Эфенди ), » хаджи «. В нескольких культурах его называют только по титулу.

В арабоязычных странах этот персонаж известен как «Джуха», «Джоха», «Джуха», «Дшуха», «Чотза», «Гоха» ( جحا juḥā ). Изначально джуха была отдельным народным персонажем, встречающимся в арабской литературе еще в 9 веке, и была широко популярна к 11 веку. Легенды об этих двух персонажах соединились в 19 веке, когда коллекции были переведены с арабского на турецкий и персидский языки.

На Сицилии и в Южной Италии он известен как « Джуфа », от арабского иероглифа Юха.

В суахили и индонезийской культуре многие из его историй рассказываются под названием «Абунуваси» или «Абунавас», хотя это путает Насреддина с совершенно другим человеком — поэтом Абу Нувасом , известным своими гомоэротическими стихами.

В Китае, где истории о нем хорошо известны, он известен по различным транслитерациям его уйгурского имени 阿凡提 (Āfántí) и 阿 方 提 (fāngtí). Уйгуры считают, что он был из Синьцзяна , а узбеки — из Бухары . Шанхайская студия анимационных фильмов в 1979 году выпустила 13-серийный анимационный фильм, посвященный Насреддину, под названием «История Афанти» / 阿凡提, который стал одним из самых влиятельных анимационных фильмов в истории Китая. В мюзикле «Насирдин апандим» представлена ​​легенда о Насреддине эфенди («господин, господин»), в основном заимствованная из уйгурского фольклора.

В Средней Азии он широко известен как «Афанди». Народы Центральной Азии также заявляют о его местном происхождении, как и уйгуры.

Сказки

Истории Насреддина известны на всем Ближнем Востоке и коснулись культур по всему миру. На первый взгляд большинство историй Насреддина можно рассказывать как шутки или юмористические анекдоты. Их бесконечно рассказывают и пересказывают в чайных и караван-сараях Азии, и их можно услышать дома и по радио. Но истории Насреддина свойственно то, что ее можно понять на многих уровнях. Это шутка, за которой следует мораль и, как правило, небольшая добавка, которая продвигает сознание потенциального мистика немного дальше на пути к реализации.

Примеры

Проповедь

Однажды Насреддина пригласили произнести проповедь . Когда он поднялся на кафедру, он спросил: « Вы знаете, что я собираюсь сказать? Аудитория ответила «нет» , и он объявил, что у меня нет желания говорить с людьми, которые даже не знают, о чем я буду говорить! и влево.

Люди смутились и перезвонили ему на следующий день. На этот раз, когда он задал тот же вопрос, люди ответили утвердительно . Итак, Насреддин сказал: « Ну, раз уж ты уже знаешь, что я собираюсь сказать, я не буду тратить больше твоего времени!» и влево.

Теперь люди действительно были в недоумении. Они решили попробовать еще раз и снова пригласили муллу выступить на следующей неделе. Он снова задал тот же вопрос — вы знаете, что я собираюсь сказать? Теперь люди были подготовлены, и половина из них ответила «да», а другая половина — «нет». Итак, Насреддин сказал: « Пусть та половина, которая знает, что я собираюсь сказать», скажет это той половине, которая не знает, и ушла.

Кому вы верите?

Сосед подошел к воротам двора Ходжи Насреддина. Ходжа пошел встречать его на улицу.

«Не возражаешь, Ходжа, — спросил сосед, — можешь одолжить мне сегодня своего осла? У меня есть товары, которые нужно перевезти в следующий город».

Однако Ходжа не был склонен отдавать животное этому человеку. Итак, чтобы не показаться грубым, он ответил:

«Мне очень жаль, но я уже одолжил его кому-то другому».

Вдруг за стеной двора послышался громкий рев осла.

«Но Ходжа!» — воскликнул сосед. «Я слышу это за этой стеной!»

«Кому вы верите, — возмущенно ответил Ходжа, — ослу или вашему Ходже?»

Вкус такой же

Некоторые дети видели, как Насреддин выходит из виноградника с двумя корзинами, полными винограда, загруженными на осла. Они собрались вокруг него и попросили дать им попробовать.

Насреддин взял гроздь винограда и дал каждому ребенку по виноградине.

«У вас так много, но вы дали нам так мало», — скулили дети.

«Нет разницы, есть ли у вас корзина или маленький кусочек. У всех одинаковый вкус», — ответил Насреддин и продолжил свой путь.

Кольцо Насреддина

Мулла потерял кольцо в гостиной. Он искал его какое-то время, но так как не нашел, вышел во двор и стал там искать. Его жена, видевшая, что он делает, спросила: «Мулла, ты потерял кольцо в комнате, зачем ты его ищешь во дворе?» Мулла погладил бороду и сказал: «В комнате слишком темно, и я плохо вижу. Я вышла во двор искать свое кольцо, потому что здесь намного больше света ».

Азербайджанская литература

Обложка Моллы Насраддина (1910, №22).

Насреддин был главным героем журнала, который назывался просто Молла Насраддин , издавался в Азербайджане и «читался по всему мусульманскому миру от Марокко до Ирана». Восьмистраничный азербайджанский сатирический журнал выходил в Тифлисе (с 1906 по 1917 год), Тебризе (в 1921 году) и Баку (с 1922 по 1931 год) на азербайджанском, а иногда и на русском языках. Основанный Джалилем Мамедгулузаде , он изображал неравенство , культурную ассимиляцию и коррупцию, а также высмеивал отсталый образ жизни и ценности духовенства и религиозных фанатиков. Журнал часто был запрещен, но имел длительное влияние на азербайджанскую и иранскую литературу.

Европейские и западные народные сказки, литературные произведения и поп-культура

Некоторые сказки Насреддина также встречаются в сборниках басен Эзопа . Мельник, его сын и осел — один из примеров. Другие — «Осел с соленой ношей» ( индекс Перри 180) и « Сатир и путешественник ».

В некоторых болгарских народных сказках, возникших в период Османской империи , это имя фигурирует как антагонист местного мудреца по имени Хитрый Петер . На Сицилии те же сказки связаны с человеком по имени Джуфа . В сефардской культуре, распространенной по всей Османской империи, персонажа, который появляется во многих народных сказках, зовут Джоха .

На румынском языке существующие рассказы взяты из сборника стихов 1853 года под редакцией Антона Панна , филолога и поэта, известного как автор нынешнего румынского гимна .

Насреддин в основном известен как персонаж коротких сказок; Позже были написаны целые романы и рассказы, и началось производство так и не законченного полнометражного анимационного фильма . В России Насреддин известен в основном благодаря русскому произведению Леонида Соловьева « Возмутитель спокойствия » (английские переводы: «Нищий в гареме. Наглые приключения в Старой Бухаре», 1956, «Сказка о Ходже Насреддине: Возмущающий мир») , 2009). Композитор Шостакович прославил Насреддина, в том числе, во второй части ( Юмор , «Юмор») своей Симфонии № 13. В тексте Евгения Евтушенко юмор изображен как оружие против диктатуры и тирании. Музыка Шостаковича разделяет многие из «глупых, но глубоких» качеств высказываний Насреддина, перечисленных выше.

Греко-армянский мистик Г.И. Гурджиев часто упоминал «нашего дорогого муллу Насра Эддина», также называя его «несравненным учителем», особенно в своей книге «Рассказы Вельзевула» . Суфийский философ Идрис Шах опубликовал несколько сборников рассказов Насреддина на английском языке и подчеркнул их обучающую ценность.

В детских книгах Южной Азии он известен как Мулла Насреддин . Телесериал о нем транслировался в Индии как Мулла Насируддин и широко смотрелся в Индии и Пакистане.

Узбек Насреддин Афанди

Афиша фильма 1943 года.

Для узбеков Насреддин — особняк; Говорят, что он жил и родился в Бухаре . На собраниях, семейных собраниях и вечеринках они рассказывают друг другу истории о нем, которые называются «латифа» или «афанди». Есть как минимум два сборника рассказов, связанных с Насриддином Афанди.

Книги о нем:

• «Афандининг кирк бир пашаси» — (Сорок одна муха Афанди) — Зохир Алам, Ташкент
• «Афандинин беш хотини» — (Пять жен Афанди)

В 1943 году Яков Протазанов снял советский фильм « Насреддин в Бухаре» по книге Соловьева, а в 1947 году — фильм «Приключения Насреддина» режиссера Наби Ганиева, действие которого происходило в Узбекской ССР .

Коллекции

• Баха, Мохамед 30 забавных историй о Джохе, любимом народном герое Востока (двуязычный английский — арабский)
• Джордж Борроу , пер. [1884]. Турецкий шут или удовольствия Cogia Nasr Эддин Эффенди (на английском языке) в Project Gutenberg
• 600 сказок муллы Насреддина , собранные Мохаммадом Рамазани (серия популярных персидских текстов: 1) (на персидском языке ).
• Сказки о Ходже , пересказанные Чарльзом Даунингом, иллюстрированные Уильямом Папасом . Издательство Оксфордского университета: Лондон, 1964.
• Подвиги несравненного муллы Насреддина , Идрис Шах , иллюстрированный Ричардом Уильямсом
• Тонкости неподражаемого муллы Насреддина , Идрис Шах, иллюстрированный Ричардом Уильямсом.
• Удовольствия невероятного муллы Насреддина , авторства Идриса Шаха, иллюстрации Ричарда Уильямса и Эррола Ле Каина
• Мулла Насируддинер Галпо (Рассказы муллы Насреддина), собранные и пересказанные Сатьяджитом Раем (на бенгальском )
• Мудрость муллы Насреддина , Шахрукх Хусейн
• Необычное чувство бессмертного муллы Насреддина: рассказы, шутки и сказки об осликах любимого персидского народного героя , собранные и пересказанные Роном Сурешей .
• Куанг Цзиньби (2004). Волшебный бык и другие сказки Эффенди . ISBN 978-1-4101-0692-6.
• Мудрый Старик: Турецкие сказки Насреддина Ходжи , рассказанные Л (йон Баджар) Джудой, иллюстрированные Тессой Теобальд. Thomas Nelson and Sons Ltd: Эдинбург, 1963 г.}}
• Необыкновенные приключения муллы Насреддина: озорные, неизведанные сказки о любимом мудром дураке со Среднего и Дальнего Востока , собранные и пересказанные Роном Сурешей .
• Мелай Мешхур (Знаменитый мулла) Мехмеда Эмина Бозарслана , Упсала: Deng Publishers, 85 стр., ISBN  91-7382-620-0 , 1986 (на курдском языке )

Ссылки

внешние ссылки

Рассказов Насреддина — Остроумный ответ Смешные рассказы

Рассказ 1: Нарушение принципов .. !!

Однажды очень известный философ путешествовал и приехал в деревню Насреддина. Он пошел к себе домой, и после того, как они встретились, философ спросил Насреддина о том, где можно поесть в его деревне.

Насреддин предложил ему место. Философ также хотел поговорить с Насреддином, поэтому он пригласил его присоединиться к нему поесть. Насреддин был вынужден принять приглашение и сопровождал философа на место.

Когда они сели, подошел официант. Философ спросил официанта о сегодняшнем особенном.

«Свежая рыба», — ответил официант.
Философ ответил: «Принесите нам двоих».

Через несколько минут официант вернулся с большой тарелкой с двумя приготовленными рыбками. Была одна рыба побольше, а другая была немного меньше. Насреддин взял большую и без колебаний положил в тарелку.

Философ посмотрел на него с недоверием и начал говорить ему, как эгоистично он поступал и почти нарушал принципы моральных и этических систем.Насреддин терпеливо выслушал его, и когда философ был измучен, Насреддин спросил его: «Что бы ты сделал?»

Философ ответил: «Я, будучи сознательным человеком, взял бы себе меньшую».

«А вот и ты», — сказал Насреддин, кладя меньшую рыбу на тарелку философов.

---

Рассказ 2: Насреддин проповедует в деревне .. !!

Насреддин проповедовал в деревнях только по пятницам.

Однажды ему не о чем было проповедовать, поэтому он спросил собрание: «Вы знаете, что я собираюсь обсудить с вами сегодня?»
Люди ответили: «Нет.
«Тогда я отказываюсь учить таких невежественных людей, которые даже не знают, учитывая событие на прошлой неделе. !!» — сказал Насреддин и покинул собрание.

В следующую пятницу он пошел в деревню и спросил: «Вы знаете, о чем будет говорить сегодня?»
На этот раз люди опасались повторения событий предыдущей недели, поэтому они ответили: «Да. Мы знаем.»
«Что ж, нет смысла рассказывать вам то, что вы уже знаете…» Сказал Насреддин и ушел.

В следующую пятницу он пошел на собрание и спросил: «Вы знаете, о чем я собираюсь поговорить?»
Не зная, что сказать, некоторые сказали «да», а некоторые — нет.
«Хорошо, тогда … Знающие могут рассказать тем, кто не знает». Сказал Насреддин и ушел.

---

Вам также может понравиться: Быть никем / Рассказ лодочника и ученого

---

Ключевые слова для поиска: Рассказы Насреддина — остроумный ответ Смешные рассказы, юмористические персидские сказки и сказки Насреддина Ходжа

Насреддин Ходжа: Традиционные сказки от остроумного мудреца

Своим остроумным юмором, мудрыми шутками и короткими анекдотами Насреддин Ходжа сделал больше, чем просто рассмешил нас, преподав нам ценные жизненные уроки, как быть менее осуждающими и более вдумчивыми.

Дети внимательно слушали истории Насреддина Ходжи, рассказанные у костров, и мудрецы собрались, чтобы послушать его слова, в то время как женщины тоже принимают его учение как совет. Анекдоты Насреддина Ходжи путешествовали по суше и по морю, проникая в сердца и умы представителей племен, принадлежащих к разным культурам. От тюркского мира до персидской, арабской и африканской культур и вдоль Шелкового пути до Китая и Индии — его рассказы понравились миллионам людей. Так кто такой Насреддин Ходжа — и действительно ли он существовал?

Насреддин Ходжа, часто изображаемый на иллюстрациях в виде седобородого имама с головой, обернутой в тюрбан, одетого в платье и верхом на осле, был реальным человеком.Насреддин Ходжа родился в селе Сиврихисар турецкой провинции Эскишехир в 1208 году и был образованным человеком. Его имя, Наср-эд Дин, означает «победа веры», а его фамилия, Ходжа, означает «учитель» или «учитель» — и Насреддин Ходжа, несомненно, соответствовал своему имени. Философ с хорошим чувством юмора и способностью передавать символические послания через повествование, его сверхъестественная способность подчеркивать социальные проблемы своего времени с помощью юмора ходила легенды.Насреддин Ходжа часто обращался к связи между богатством и социальными проблемами, связывая привычки богатых с проблемами, с которыми сталкивается общество. Насреддин Ходжа был не только рассказчиком, часто воспроизводящим свои истории через реальные живые события. Его терпение и острый ум часто приводили людей в трепет, хотя временами и в ярость. Насреддин Ходжа скончался в 1284 году в провинции Акшехир, заявив, что он принадлежит к турецкой фольклорной культуре. Память о его жизни ежегодно отмечается в Акшехире, где он был похоронен в гробнице.Международный фестиваль Насреддина Ходжи, который проводится каждый год с 5 по 10 июля, посещают художники, поэты, писатели, музыканты и кинозрители, хранящие память о Насреддине Ходже. В 1996 году Насреддин Ходжа был удостоен награды ЮНЕСКО за его вклад в развитие общества. Вот несколько его остроумных рассказов.

«Взять на крышу»

Дом Насреддина Ходжи был полуразрушенным, с протекающей крышей. Однажды, когда его жене надоел постоянный звук падающих капель дождя, когда они наполняли горшок, который она использовала для сбора протечки, она попросила мужа починить крышу.Взяв лестницу у соседа, Ходжа с большим трудом вскарабкался на крышу, где он только начал работать, когда услышал стук в входную дверь. Выглянув с края крыши, Насреддин Ходжа увидел незнакомца, стоявшего у его входной двери. «Я здесь», — крикнул он гостю. «Чего ты хочешь?» Незнакомец ответил: «Пожалуйста, спустись, мне есть что тебе сказать». Заинтригованный этим, Ходжа Насреддин опасно спустился с крыши. Как только он добрался до земли, Ходжа снова спросил его, чем он может помочь.«Вы должны подавать милостыню», — ответил странный человек. «Вы можете сэкономить мне немного милостыни?» Насреддин Ходжа заколебался, прежде чем приказать человеку подняться с ним на крышу. Насреддин Ходжа шел впереди, а мужчина плелся за ним и задыхался, они поднялись по лестнице на крышу. Именно там Ходжа обратился к нему и сказал: «У меня нет милостыни».

«Заплати вперед»

Ходжа пошел в хамам (турецкую баню), но из-за того, что он был плохо одет, банщики не обращали на него особого внимания.Думая, что Ходжа будет недоплатить им в конце его визита, служители отказались нагревать ему воду или использовать ароматный аромат для банных полотенец. «Этот человек не будет нам хорошо платить», — бормотали они. Итак, Ходжа принял холодную ванну и вытерся протертыми полотенцами. Уходя, он дал служителям золотую монету. Они были очень удивлены и довольны, и в следующий раз, когда он пошел в хаммам, они оказали ему самое лучшее обслуживание — горячую воду и ароматные пушистые полотенца. На этот раз, когда Ходжа вышел из хамама, он дал им самую маленькую медную монету.»Что случилось, Ходжа?» они спросили. «Тебе не понравилась ванна?» Ходжа ответил: «Эта медная монета предназначена для того, чтобы заплатить вам за ванну, которую я купил в прошлый раз. Я уже заплатил за ванну, которую купил сегодня».

«Когда ты прав, ты прав»

Насреддин Ходжа был назван Кади Акшехира. Однажды к нему пришли двое спорящих мужчин и попросили разрешить их конфликт. Ходжа первым выслушал истца.

«Вы правы», — сказал он, когда истец закончил говорить.Затем Ходжа выслушал подсудимого.

«Вы правы», — сказал он и подсудимому. Все в комнате были озадачены, а один наблюдатель даже возразил против его ответа.

«Kadı Efendi, — сказал он, — вы согласились с обеими сторонами. Спор не может быть урегулирован, если вы скажете« вы правы »им обоим». Насреддин Ходжа задумался на мгновение, потом сказал: «Тебе
. тоже верно.

«Знающий тюрбан»

Персидский житель Акшехира получил письмо от своих родственников в Исфахане.Поскольку он был неграмотным, он принес письмо Насреддину Ходже, чтобы тот прочитал его; однако ходжа не говорил по-персидски.

«Это написано по-персидски, — проворчал он, — я не умею читать по-персидски!»

«Ходжа Эфенди, Ходжа Эфенди, — сказал перс очень расстроенный, — вы носите горный тюрбан, который свидетельствует о вашем образовательном статусе, и вы даже не можете прочитать письмо?» Ходжа на мгновение задумался, затем снял тюрбан и передал его персу.

«Эфенди, если это тюрбан, то будь моим гостем, ты носишь его и читаешь письмо!»

Насреддин и «Сказка об одуванчике»

Когда я впервые близко познакомился с Одуванчиком, я мгновенно влюбился.Вытащил мою камеру, и, щелкая по сельской местности, я пошел, делая снимки солнечных лучей. Только для того, чтобы вернуться к своему компьютеру и загипнотизировать удивление передо мной.

Я бы взорвал цветочные картинки, пока мой разум не растворился в экстазе, который есть всего лишь Одуванчик. О чудесный Одуванчик, как моя душа удостоилась твоего вечного присутствия.

Традиционная суфийская сказка

Молодой человек по имени Насреддин посадил цветочный сад, но когда цветы взошли, среди них вырос и большой урожай одуванчиков.

Желая устранить нежелательных гостей, Насреддин посоветовался с ближними и дальними садовниками, но ни одно из их решений не помогло.

Наконец, Насреддин отправился во дворец шейха в поисках мудрости самого королевского садовника. Но, увы, Насреддин уже испробовал все методы, которые рекомендовал ему добрый старик, для искоренения вредных сорняков.

Тихо они долго сидели вместе. Наконец королевский садовник посмотрел на Насреддина и сказал: «Ну, тогда единственное, что я могу предложить, — это научиться любить их.

Немного об одуванчике

«Вмятина де Льва» по-французски, или, скорее, «Зуб льва», относится к зубчатым зубам по краям листьев.

У более чем 200 микровидов Taraxacum officinale зубы могут варьироваться от крошечных до огромных в зависимости от среды обитания, почвы, времени года и т.д. растение зацвело и засеяно, и только от растений, которые росли в тени, во влажной почве и быстро росли.

Обычно это означает рост в конце лета, начале осени для наименее горьких, наиболее ароматных листьев. Горечь уменьшается, собирая растения в тени. Слишком много солнечного света означает слишком много горечи в растении.

Один из способов уменьшить горечь в листьях — хранить их в пластиковом пакете в холодильнике в течение нескольких дней.

Традиционный салат из листьев одуванчика

Если вы хотите придерживаться традиций, салат из одуванчиков можно приготовить ранней весной следующим образом:

• Нарезать вареные яйца в миске вместе со сладкими спелыми помидорами и нарезать кубиками твердый козий сыр.
• Обжарьте немного полосатого бекона и непосредственно перед подачей на стол добавьте в сковороду порванные листья одуванчика, которые вянут, как шпинат, затем добавьте в салат. (Мой совет при использовании листьев — измельчить их, а не использовать целиком.)
• Одевайтесь с традиционной французской заправкой.

Другие способы есть одуванчики

Вы также можете добавлять свежие весенние молодые коренья (тонко нарезанные) в супы и запеканки.

Примечание: выкапывать корни без согласия землевладельца — незаконно.

Если вы хотите собрать цветочные головки для приготовления варенья, мармелада, уксуса и т. Д., То вам нужно сделать это в течение трех дней после их цветения, поскольку цветы быстро превращаются в семенные головки.

В Кембриджшире считается, что лучшее вино из одуванчиков готовят из цветов, собранных на Первомай.

Традиционно шишки использовались как заменитель каперсов, и я подозреваю, что их, возможно, консервировали в соли, а не в уксусе.

Корни использовались в качестве заменителя кофе вплоть до Великой войны 1914 года.Смотрите мой рецепт кофе из корня одуванчика.

Есть также археологические свидетельства из Долни Вестонице в Украине, что корни одуванчика употреблялись в пищу более 18 000 лет назад.

Почему одуванчик так полезен

Согласно фольклору, одуванчик укрепляет печень и поджелудочную железу, а также является прекрасным очистителем крови, фильтрующим токсины и отходы из кровотока.

Лист считается мочегонным средством; однако они также содержат большое количество калия, который тонизирует и поддерживает нервную систему.

В отличие от фармацевтических диуретиков, одуванчик восполняет потерю калия, которую можно было бы вывести с помощью современных диуретиков.