Была у фрола фролу на лавра наврала: Была у Фрола — скороговорка.
Русские скороговорки «Попробуй, повтори!» — «генератор рыжего оптимизма» (ц) — LiveJournal
?Previous Entry | Next Entry
Оригинал взят у taberko в Русские скороговорки «Попробуй, повтори!»
Давно мы так не смеялись всей семьей! А все потому, что вот уже несколько дней Главный Читатель снова не расстается с книгой скороговорок «Попробуй, повтори!». И мы устраиваем семейные чемпионаты скороговорщиков. Тренируем дикцию, проговариваем на скорость, нараспев, с сушкой во рту, шепотом и кто громче, и обучаем этому всех друзей и знакомых.
В книге 23 скороговорки, известные и редкие, разной степени сложности: совсем коротенькие, для малышей («Волки рыщут, пищу ищут», «Проворонила ворона вороненка», «Оса на ноги боса и без пояса» и др.), и такие, которые и взрослым не сразу по силам («Была у Фрола ,Фролу на Лавра наврала, пойду к Лавру, Лавру на Фрола навру».
А уж с этой книгой скороговорки еще и запоминаются на раз. Главный Читатель знает все после нескольких прочтений. И все благодаря изумительным иллюстрациям Александра Аземши. Это даже не иллюстрации, а остроумные, занимательные, детальные и разнообразные картины, которые не только мастерски и точно передают суть скороговорок, но и дополняют их своей маленькой историей с яркими и характерными персонажами. В них погружаешься, как в сказку, которой хочется долго любоваться вместе с ребенком. Вот чертенок прячется за огарком свечи — попробуй, отыщи, вот кукушонок не хочет ходить в капюшоне, несмотря на дождь, но его мама настаивает на своем, вот бомбардиры лихо подкручивают усы, вот идут вереницей ровно сорок мышей (Главный Читатель пересчитал!). И такая сказочность и вместе с тем достоверность абсолютно во всем: в треуголках и военных мундирах, заплатках на рубахах и перьях на шляпах, дождинках и травинках, пуговицах на камзолах и ландшафтных изысках.
Даже в пруду у Поликарпа не только три карася и три карпа, но и три камыша с тремя отражениями трех елок. Недаром на книгах Аземши выросло не одно поколение детей с 1970-х по наши дни, его манера всегда узнаваема — акварель по сырой бумаге, как основа цвета, и жесткие линии тушью, для придания остроты и законченности. И все с изюминкой и с душой.Что еще сказать? Книга-праздник! Одно из лучших изданий этого года по версии Главного Читателя, полезное и красивейшее, на века.
Кстати, больше всего мне нравится скороговорка про четыре черненьких чумазеньких чертенка, которые чертили черными чернилами чертеж. Но это говорит во мне архитектурное прошлое. А у вас есть любимая скороговорка?
Качество издания изумительное: удобный и уютный уменьшенный формат, твердая матовая обложка, прошитый блок, прекрасная плотная мелованная бумага, красочная и сочная печать иллюстраций, очень крупный четкий шрифт, идеальный для самостоятельного чтения.
| «Попробуй, повтори! Русские скороговорки» |
в «Лабиринте»
Очень жаль, что совсем недавно, в марте прошлого года, Александр Аземша ушел.
Но он оставил богатое наследие, и книги с его иллюстрациями будут радовать еще не одно поколение детей.
| Ozon.ru — Аземша Александр Николаевич. Искусство дарить людям радость |
Книга-игра «В гостях у Свинозавра» http://taberko.livejournal.com/109771.html
| August 2015 | ||||||
| S | M | T | W | T | F | S |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | ||||||
| 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |
| 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 |
| 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 |
| 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 |
| 30 | 31 | |||||
Powered by LiveJournal.
5 скороговорок, собранные в единый текст. Читайте его вслух ежедневно…: feruza — LiveJournal
?5 скороговорок, собранные в единый текст. Читайте его вслух ежедневно и через 2 недели вы удивитесь возможностям своей речи.найдено в фб и ссылка только что утеряна:(
В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа лигурийский регулировщик регулировал в Лигурии, но тридцать три корабля лавировали, лавировали, да так и не вылавировали, а потом протокол про протокол протоколом запротоколировал, как интервьюером интервьюируемый лигурийский регулировщик речисто, да не чисто рапортовал, да не дорапортовал дорапортовывал да так зарапортовался про размокропогодившуюся погоду что, дабы инцидент не стал претендентом на судебный прецедент, лигурийский регулировщик акклиматизировался в неконституционном Константинополе, где хохлатые хохотушки хохотом хохотали и кричали турке, который начерно обкурен трубкой: не кури, турка, трубку, купи лучше кипу пик, лучше пик кипу купи, а то придет бомбардир из Бранденбурга бомбами забомбардирует за то, что некто чернорылый у него полдвора рылом изрыл, вырыл и подрыл; но на самом деле турка не был в деле, да и Клара к крале в то время кралась к ларю, пока Карл у Клары кораллы крал, за что Клара у Карла украла кларнет, а потом на дворе деготниковой вдовы Варвары два этих вора дрова воровали; но грех — не смех — не уложить в орех: о Кларе с Карлом во мраке все раки шумели в драке, вот и не до бомбардира ворам было, и не до деготниковой вдовы, и не до деготниковых детей; зато рассердившаяся вдова убрала в сарай дрова: раз дрова, два дрова, три дрова — не вместились все дрова, и два дровосека, два дровокола дроворуба для расчувствовавшейся Варвары выдворили дрова вширь двора обратно на дровяной двор, где цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла; цыпленок же цапли цепко цеплялся за цепь; молодец против овец, против молодца сам овца, которой носит Сеня сено в сани, потом везет Сеньку Соньку с Санькой на санках: санки скок, Сеньку в бок, Соньку- в лоб, все- в сугроб, а Сашка только шапкой шишки сшиб, затем по шоссе Саша пошел, Саша на шоссе саше нашел; Сонька же Сашкина подружка шла по шоссе и сосала сушку, да притом у Соньки-вертушки во рту еще и три ватрушки аккурат в медовик, но ей не до медовика Сонька и с ватрушками во рту пономаря перепономарит, перевыпономарит: жужжит, как жужелица, жужжит, да кружится: была у Фрола Фролу на Лавра наврала, пойдет к Лавру на Фрола Лавру наврет, что вахмистр с вахмистршей, ротмистр с ротмистршей, что у ужа ужата, а у ежа ежата, а у него высокопоставленный гость унес трость, и вскоре опять пять ребят съели пять опят с полчетвертью четверика чечевицы без червоточины, и тысячу шестьсот шестьдесят шесть пирогов с творогом из сыворотки из-под простокваши, о всем о том около кола колокола звоном раззванивали, да так, что даже Константин зальцбуржский бесперспективняк из-под бронетранспортера констатировал: как все колокола не переколоколовать, не перевыколоколовать, так и всех скороговорок не перескороговорить, не перевыскороговорить; но попытка не пытка.
Subscribe
Доброе утро, сестрица!
Сестрица, для того, чтоб тебе было весело вставать по утрам. Танцуют все. Вообще все. Совсем все 🙂
(без темы)
Как мне нравится китайский сериал про жизнь большой семьи чиновника эпохи Мин и их знакомых. Чинно, спокойно, бытовуха. Сестры от законной жены и…
(без темы)
я думала — эта самая некрасивая, но ее забрали первой! Теперь крошка Мю — Мусси. У нее два пса, один кот, который ее вылизывает, молодая хозяйка,…
Photo
Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq
Доброе утро, сестрица!
Сестрица, для того, чтоб тебе было весело вставать по утрам. Танцуют все. Вообще все. Совсем все 🙂
(без темы)
Как мне нравится китайский сериал про жизнь большой семьи чиновника эпохи Мин и их знакомых. Чинно, спокойно, бытовуха. Сестры от законной жены и…
(без темы)
я думала — эта самая некрасивая, но ее забрали первой! Теперь крошка Мю — Мусси.
У нее два пса, один кот, который ее вылизывает, молодая хозяйка,…
У нее два пса, один кот, который ее вылизывает, молодая хозяйка,…Война и мир — Книга двенадцатая: 1812
Предыдущая глава Следующая глава
Книга двенадцатая: 1812 — Глава XII оскверненная церковь.
Под вечер вошел унтер-офицер с двумя солдатами и сказал ему, что он помилован и теперь идет в казарму для военнопленных. Не понимая, что ему говорят, Пьер встал и пошел с солдатами. Его отвели на верхний конец поля, где стояли сараи, построенные из обугленных досок, бревен и реек, и ввели в один из них. В темноте Пьера окружило человек двадцать разных. Он смотрел на них, не понимая, кто они, зачем они здесь и чего они от него хотят. Он слышал, что они говорили, но не понимал значения слов и не делал из них никаких выводов или применений. Он отвечал на вопросы, которые ему задавали, но не думал, кто слушает его ответы и как они их поймут. Он смотрел на их лица и фигуры, но все они казались ему одинаково бессмысленными.
С того момента, как Пьер стал свидетелем тех ужасных убийств, совершенных людьми, которые не желали их совершать, как будто главная пружина его жизни, от которой все зависело и благодаря которой все казалось живым, вдруг сорвалась и все превратился в кучу бессмысленного мусора.
Хотя он и не признавался в этом себе, его вера в правильное устройство вселенной, в человечество, в его собственную душу и в Бога была разрушена. Он испытывал это и раньше, но никогда так сильно, как сейчас. Когда подобные сомнения одолевали его прежде, они были результатом его собственного проступка, и в глубине души он чувствовал, что облегчение от его отчаяния и от этих сомнений должно быть найдено в нем самом. Но теперь он чувствовал, что вселенная рассыпалась на его глазах и остались только бессмысленные руины, и не по его вине. Он чувствовал, что не в его силах вернуть веру в смысл жизни.
Вокруг него в темноте стояли люди и, видимо, что-то в нем их сильно заинтересовало. Ему что-то говорили и о чем-то спрашивали. Потом его куда-то увели, и наконец он очутился в углу сарая среди людей, которые смеялись и разговаривали со всех сторон.
«Ну что ж, товарищи… тот самый принц, который…» говорил какой-то голос в другом конце сарая, с сильным ударением на слове кто.
Сидя молча и неподвижно на куче соломы у стены, Пьер то открывал, то закрывал глаза.
Но как только он закрыл их, он увидел перед собою страшное лицо фабричного парня, особенно страшное от своей простоты, и лица убийц, еще более страшные от их беспокойства. И он снова открыл глаза и пустым взглядом уставился в темноту вокруг себя.
Рядом с ним в сгорбленной позе сидел невысокий мужчина, о присутствии которого он впервые узнал по сильному запаху пота, который исходил от него при каждом движении. Этот человек что-то делал в темноте со своими ногами, и, хотя Пьер не мог видеть его лица, он чувствовал, что человек беспрестанно поглядывал на него. Привыкнув к темноте, Пьер увидел, что человек снимает с себя повязки, и то, как он это сделал, возбудило интерес Пьера.
Размотав бечевку, которая связывала ленту на одной ноге, он аккуратно смотал ее и тут же принялся за другую ногу, поглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала первую струну, другая уже разматывала ленту на второй ноге. Таким образом, осторожно сняв ножные бинты ловкими круговыми движениями руки, следовавшими одно за другим без перерыва, человек подвешивал бинты на какие-то колышки, закрепленные над его головой.
Потом он вынул нож, отрезал что-то, сложил нож, положил его под изголовье своей кровати и, усевшись поудобнее, обхватил руками поднятые колени и устремил глаза на Пьера. Последний чувствовал что-то приятное, утешительное и округлое в этих ловких движениях, в стройности человека в своем углу и даже в самом его запахе, и он смотрел на человека, не сводя с него глаз.
«Вы повидали много неприятностей, сэр, а?» — вдруг сказал маленький человек.
И столько доброты и простоты было в его певучем голосе, что Пьер хотел было ответить, но челюсть его дрожала и он чувствовал, как слезы подступают к глазам. Малыш, не дав Пьеру времени выдать свое смущение, тотчас же продолжил тем же приятным тоном:
— Эх, парень, не горюй! — сказал он нежным певучим ласкающим голосом, которым пользуются старые русские бабы. — Не горюй, друг, — час потерпи, век живи! вот так-то, голубчик. И вот мы живем, слава богу, без обид. И среди этих людей есть и хорошие, и плохие люди, — сказал он и, продолжая говорить, повернулся на коленях с гибким движением, встал, кашлянул и ушел в другую часть сарая.
«Эх ты, негодяй!» Пьер услышал тот же добрый голос, говоривший в другом конце сарая. — Так ты пришел, подлец? Она помнит… Ну, ну, так и будет!
И солдат, оттолкнув прыгавшую на него собачонку, вернулся на свое место и сел. В руках у него было что-то завернутое в тряпку.
— Вот, съешьте-с, — сказал он, возвращаясь к прежнему почтительному тону, разворачивая и предлагая Пьеру печеную картошку. «У нас был суп на ужин, и картошка великолепна!»
Пьер целый день ничего не ел, и запах картошки показался ему чрезвычайно приятным. Он поблагодарил солдата и начал есть.
«Ну, с ними все в порядке?» сказал солдат с улыбкой. «Вы должны сделать вот так».
Он взял картошку, вынул складной нож, разрезал картошку на две равные половинки на ладони, посыпал солью из тряпки и подал Пьеру.
«Картошка великолепная!» — сказал он еще раз. «Ешьте такие!»
Пьер думал, что никогда не ел ничего вкуснее.
— О, я ничего, — сказал он, — но за что расстреляли этих бедолаг? Последнему едва исполнилось двадцать.
«Тсс, тсс…!» сказал маленький человек. «Ах, какой грех… какой грех!» — прибавил он быстро и, как будто слова его всегда ждали наготове во рту и вылетали невольно, продолжал: — Как это вы, сударь, остались в Москве?
«Я не думал, что они придут так скоро. Я остался случайно», — ответил Пьер.
«А как тебя арестовали, голубчик? У тебя дома?»
«Нет, я пошел смотреть на огонь, и меня там арестовали и судили как поджигателя.»
— Где закон, там и несправедливость, — вставил человечек.
«А ты давно здесь?» — спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
«Я? В прошлое воскресенье меня забрали из больницы в Москве.»
«Ты что, солдат?»
«Да, мы солдаты Апшеронского полка. Я умирал от лихорадки. Нам ничего не говорили. Нас было человек двадцать. Мы понятия не имели, не догадывались».
«А тебе здесь грустно?» — спросил Пьер.
— Что ж тут поделать, парень? Мое имя Платон, а фамилия Каратаев, — прибавил он, видимо желая облегчить Пьеру обращение к нему.
«В полку меня называют соколом. Как не грустить? Москва — мать городов. Как же все это видеть и не грустить? — Так нам старики говорили, — быстро прибавил он.
«Что? Что ты сказал?» — спросил Пьер.
«Кто? Я?» — сказал Каратаев. — Я говорю, бывает не так, как мы задумали, а так, как рассудит Бог, — ответил он, думая, что повторяет то, что было сказано прежде, и тут же продолжал:
— Ну, а у вас есть родовое имение-с? дом? Значит, у тебя изобилие? И домохозяйка? А твои старики-родители еще живы? он спросил.
И хотя было слишком темно, чтобы Пьер мог видеть, он чувствовал, что сдержанная улыбка доброты скривила губы солдата, когда он задавал эти вопросы. Он как будто огорчился, что у Пьера нет родителей, особенно что у него нет матери.
«Жена для совета, свекровь для приема, но нет ничего дороже родной матери!» сказал он. — Ну, а у вас есть маленькие? — продолжал он спрашивать.
Опять отрицательный ответ Пьера как будто огорчил его, и он поспешил прибавить:
— Ничего! Вы еще молоды, и дай Бог еще.
— А теперь все равно, — не мог не сказать Пьер.
«Ах, мой дорогой друг!» — возразил Каратаев, — никогда не отказывайся ни от тюрьмы, ни от мешка!
Он уселся поудобнее и закашлялся, очевидно, собираясь рассказать длинную историю.
— Ну, голубчик, я еще дома жил, — начал он. «У нас был зажиточный двор, много земли, мы, крестьяне, жили хорошо, и наш дом был слава богу. Когда мы с отцом пошли косить, нас было семеро. Так получилось…»
И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он пошел в чью-то рощу за дровами, как его поймал сторож, судил, высек и отправил служить солдат.
«Ну что, парень» и улыбка изменила тон его голоса «мы думали это беда, а оказалось благо! Если бы не мой грех, моему брату пришлось бы пойти солдатом А у него, младшего брата, было пятеро малюток, а я, видите ли, только жену оставил. Была у нас дочурка, но бог ее забрал, прежде чем я пошел в солдаты. Я тебе скажу, как было, смотрю и вижу, что живут они лучше, чем прежде.
Двор полон скота, бабы дома, два брата вдали на жалованье, а дома только Михаил младший. Батюшка, говорит, «Все мои дети для меня одинаковы: больно одинаково, какой бы палец ни был укушен. Но если бы Платона не обрили для солдата, Михаилу пришлось бы уйти». созвал нас всех к себе и, веришь ли, поставил перед иконами: «Михаил, — говорит, — подойди сюда и поклонись ему в ноги; и ты, девица, и ты поклонись; и ты , внучата, тоже поклонитесь ему! — говорит он. — Вот оно как, голубчик. Судьба ищет голову. А мы всегда судим: нехорошо, нехорошо! Счастье наше, как вода в неводе: потянешь, и оно вздувается, а вытянешь — пусто! Вот оно как».
И Платон поерзал на соломе.
После короткого молчания он поднялся.
«Ну, я думаю, ты, должно быть, засыпаешь», сказал он и начал быстро креститься и повторять:
«Господи Иисусе Христе, святой Николай, Фрола и Лавра! Господи Иисусе Христе, святой Николай, Фрола и Лавра Господи Иисусе Христе, помилуй нас и спаси нас!» — заключил он, потом поклонился до земли, встал, вздохнул и снова сел на свою кучу соломы.
— Вот так. Положи меня, Боже, как камень, и подними меня, как буханку, — бормотал он, ложась и натягивая на себя шинель.
«Какую молитву ты читал?» — спросил Пьер.
«А?» — пробормотал почти заснувший Платон. «Что я говорил? Я молился. Вы не молитесь?»
— Да, знаю, — сказал Пьер. — А что ты сказал: Фрола и Лавра?
— Ну конечно, — быстро ответил Платон, — кони святые. И животных надо пожалеть. Эх, подлец! — сказал Каратаев, тронув собаку, лежавшую у его ног, и, опять перевернувшись, тотчас же заснул.
Откуда-то снаружи доносились звуки плача и крика, сквозь щели сарая виднелось пламя, но внутри было тихо и темно. Пьер долго не спал, а лежал с открытыми глазами в темноте, прислушиваясь к ровному храпу Платона, лежавшего рядом с ним, и чувствовал, что разбитый вдребезги мир снова зашевелился в его душе с новым красоту и на новых и незыблемых основах.
Предыдущая глава
Следующая глава
Возвращение к краткому изложению «Войны и мира» Вернуться в библиотеку Льва Толстого
Книга 12, глава 12 — Война и мир, Лев Толстой
Книга 12, глава 12 — Война и мир, Лев ТолстойАрхив Льва Толстого
Война и мир
Книга 12, Глава 12
1812 г.
Написано: 1869 г.
Источник: оригинальный текст с сайта Gutenberg.org.
Транскрипция/разметка: Энди Карлофф
Интернет-источник: RevoltLib.com; 2021
После казни Пьера отделили от остальных арестантов. и поместили в одиночестве в маленькой, разрушенной и загаженной церкви.
К вечеру вошел унтер-офицер с двумя солдатами и
сказал ему, что он помилован и теперь пойдет в казарму на
военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер
встал и пошел с солдатами. Они отвели его в верхний конец
поле, где стояли сараи, построенные из обугленных досок,
доски, и привел его в одну из них. В темноте около двадцати
разные люди окружили Пьера. Он смотрел на них, не понимая
кто они были, почему они были там, или что они хотели от него. Он услышал
что они сказали, но не поняли смысла слов и сделали
никакого вывода или применения их. Он ответил на вопросы
ставили ему, но не считали, кто слушает его ответы,
ни как бы они их поняли.
С того момента, как Пьер стал свидетелем этих ужасных убийств, совершенных
людей, не желавших их совершать, это было как бы главной пружиной его
жизнь, от которой все зависело и от которой все казалось живым,
вдруг вырвалось, и все рухнуло в кучу
бессмысленный мусор. Хотя он и не признавался в этом себе, его
вера в правильное устройство вселенной, в человечество, в собственную душу,
и в Боге, был уничтожен. Он уже сталкивался с этим раньше, но никогда
так сильно, как сейчас. Когда подобные сомнения осаждали его прежде, они
было результатом его собственного проступка, и в глубине души он
чувствовал, что облегчение от его отчаяния и от этих сомнений должно быть
нашел внутри себя. Но теперь он почувствовал, что вселенная рухнула
перед его глазами и остались только бессмысленные руины, и это ни
вина по его собственной вине.
Вокруг него в темноте стояли люди и, видимо, что-то он их очень заинтересовал. Они что-то говорили ему и спрашивали ему что-то. Потом его куда-то увели, и наконец он нашел себя в углу сарая среди мужчин, которые смеялись и говорили о все стороны.
— Ну, так, товарищи… тот самый князь , который … — чей-то голос в говорил другой конец сарая, с сильным ударением на слове кто .
Сидя молча и неподвижно на куче соломы у стены, Пьер иногда открывал, а иногда закрывал глаза. Но как только он закрылся их он увидел перед собою страшное лицо фабричного паренька — особенно ужасен своей простотой — и лица убийц, еще более ужасны из-за их беспокойства. И он снова открыл глаза и безучастно смотрел в темноту вокруг себя.
Рядом с ним в сутулой позе сидел невысокий человек, присутствие которого он
впервые почувствовал сильный запах пота, исходивший от него
каждый раз, когда он двигался.
Этот человек что-то делал со своими ногами в
темнота, и хотя Пьер не мог видеть его лица, он чувствовал, что человек
постоянно посматривал на него. Привыкнув к темноте, Пьер увидел
что мужчина снимал повязки на ногах, и то, как он это делал, возбудило
Интерес Пьера.
Размотав бечевку, которой была завязана повязка на одной ноге, он осторожно
свернул ее и тут же принялся за другую ногу, взглянув на
Пьер. Пока одна рука повесила первую струну, другая уже была
разматывание бинта на второй ноге. Таким образом, тщательно
снял повязки ловкими круговыми движениями руки после одного
другой непрерывно, человек повесил бинты для ног на какие-то колышки, закрепленные
над его головой. Потом достал нож, что-то порезал, закрыл нож,
положил его под изголовье своей кровати и, усевшись поудобнее,
обхватил руками приподнятые колени и устремил глаза на Пьера.
последний сознавал нечто приятное, утешительное и всестороннее
в этих ловких движениях, в упорядоченных постановках человека в его
угол, и даже в самом его запахе, и он смотрел на человека без
отводя от него взгляд.
— Вы видели много неприятностей, сэр, а? — вдруг сказал маленький человек.
И в его певучем голосе было столько доброты и простоты, что Пьер хотел было ответить, но челюсть его дрожала, и он чувствовал, как наворачиваются слезы. его глаза. Малыш, не дав Пьеру времени выдать свою смущение, тотчас же продолжил тем же приятным тоном:
— Эх, парень, не грусти! сказал он нежным, напевным ласкающим голосом старого Работают русские крестьянки. «Не горюй, друг, — потерпи часок, живи век!» Вот как это, голубчик мой. И вот мы живем, слава богу, без обид. Среди этих людей тоже есть хорошие люди так и плохо, — сказал он и, продолжая говорить, повернулся на коленях с гибким движением, встал, кашлянул и ушел в другую часть пролить.
«Эх ты, негодяй!» Пьер услышал тот же добрый голос, говорящий на другом конце провода:
сарая.
— Так ты пришел, негодяй? Она помнит… Сейчас, сейчас,
это сработает!»
И солдат, отталкивая вскакивавшую на него собачонку, вернулся на свое место и сел. В руках у него было что-то завернутое в тряпке.
— Вот, покушайте-с, — сказал он, возвращаясь к прежнему почтительному тону, когда развернула и предложила Пьеру печеную картошку. «У нас был суп на ужин и картошка великолепная!»
Пьер целый день ничего не ел, и запах картошки показался ему чрезвычайно приятно ему. Он поблагодарил солдата и начал есть.
— Ну, с ними все в порядке? сказал солдат с улыбкой. «Ты должен сделать как это.»
Он взял картошку, вынул складной нож, разрезал картошку на две равные части. половинки на ладонь, посыпал солью из тряпки, и передал его Пьеру.
«Картошка великолепная!» — сказал он еще раз.
«Ешьте вот так!»
Пьеру казалось, что он никогда не ел ничего вкуснее.
— О, я ничего, — сказал он, — но за что они расстреляли этих бедолаг? Последнему едва исполнилось двадцать.
«Тсс, тт…!» сказал маленький человек. — Ах, какой грех… какой грех! он добавил быстро, и так, как будто его слова всегда ждали наготове во рту и вылетел невольно, он продолжал: «Как это вы, сударь, остались в Москве?»
«Я не думал, что они придут так скоро. Я остался случайно, — ответил Пьер.
— А как тебя арестовали, милый мальчик? У тебя дома?»
«Нет, я пошел посмотреть на огонь, и меня там арестовали, и судили в качестве зажигательного».
— Где закон, там и несправедливость, — вставил человечек.
— А ты давно здесь? — спросил Пьер, дожевывая последние
картошка.
«Я? Это было в прошлое воскресенье, когда меня забрали из больницы в Москве».
— А ты что, солдат?
«Да, мы солдаты Апшеронского полка. Я умирал от лихорадки. Мы ничего не сказали. Нас там лежало человек двадцать. У нас не было идея, никогда не догадывался».
— А тебе здесь грустно? — спросил Пьер.
— Что тут поделаешь, парень? Меня зовут Платон, а фамилия Каратаев, — прибавил он, видимо желая облегчить Пьеру обратиться к нему. «В полку меня называют «Соколиной». Как можно помочь грустить? Москва — она мать городов. Как можно увидеть все это и не грустить? Но «личинка грызет капусту, но умирает первый’; так нам говорили старики, — быстро добавил он.
«Какая? Что вы сказали?» — спросил Пьер.
«Кто? Я?» — сказал Каратаев. «Я говорю, что все происходит не так, как мы планируем, а так, как Бог судьи, — ответил он, думая, что повторяет то, что сказал раньше и тут же продолжил:
— Ну, а у вас есть родовое имение-с? А дом? Так что у тебя есть
тогда изобилие? А домохозяйка? И твои старые родители, они все еще
жизнь?» он спросил.
И хотя было слишком темно, чтобы Пьер мог видеть, он чувствовал, что подавленное улыбка добродушия сморщила губы солдата, когда он задавал эти вопросы. Он как будто огорчился, что у Пьера нет родителей, особенно что у него нет мать.
«Жена для совета, свекровь для приема, но нет никого дороже как родная мать!» сказал он. — Ну, а у вас есть маленькие? он ушел на вопрос.
Опять отрицательный ответ Пьера как будто огорчил его, и он поспешил добавлять:
«Неважно! Вы еще молоды, и, дай бог, пусть еще что-нибудь останется. Великое дело жить в согласии…»
— Но теперь все равно, — не мог не сказать Пьер.
— Ах, дорогой мой! — возразил Каратаев, — никогда не отказывайся ни от тюрьмы, ни от тюрьмы. мешок нищего!»
Он уселся поудобнее и закашлялся, видимо, готовясь
рассказать длинную историю.
— Ну, милый мой, я еще жил дома, — начал он. «У нас был зажиточный двор, земли много, мы крестьяне жили хорошо и дом наш было за что благодарить Бога. Когда мы с отцом пошли косить, там были семеро из нас. Мы жили хорошо. Мы были настоящими крестьянами. Так получилось…»
А Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он зашел в чью-то рощу, чтобы взять дрова, как его поймал смотритель, судили, выпороли и отправили служить в солдаты.
— Ну, парень, — и улыбка изменила тон его голоса, — мы думали,
беда, а оказалось благо! Если бы не мой грех,
моему брату пришлось бы пойти солдатом. Но он, мой младший брат,
было пятеро малышей, а я, видите ли, только жену оставил. У нас был
маленькая девочка, но Бог забрал ее до того, как я пошел солдатом. я прихожу домой в
уходи и я тебе расскажу как это было, я смотрю и вижу что они живые
лучше, чем раньше.
Двор полон скотины, бабы дома, двое
братья уехали на заработок, и только Майкл, младший, остался дома.
Отец, он говорит: «Все мои дети одинаковы для меня: это больно одинаково
какой бы палец ни был укушен. Но если бы Платон не был обрит
солдат, Майклу пришлось бы уйти». Он призвал нас всех к себе.
поверьте, поставили нас перед иконами. «Майкл, — говорит он, — подойди
вот и поклонись ему в ноги; и ты, барышня, тоже кланяйся; а также
вы, внуки, тоже преклоняйтесь перед ним! Вы понимаете? — говорит он.
Так оно и есть, дорогой. Судьба ищет голову. Но мы всегда
судя: «это нехорошо, это нехорошо!» Наша удача, как вода
в неводе: потянешь, и он выпячивается, а когда вытянешь
Пусто! Вот так вот.»
И Платон поерзал на соломе.
После недолгого молчания он поднялся.
— Ну, я думаю, вы, должно быть, хотите спать, — сказал он и начал быстро пересекать себя и повторяя:
«Господи Иисусе Христе, святой Николай, Фрола и Лавра! Господи Иисусе
Христе, святой Николай, Фрола и Лавра! Господи Иисусе Христе, имейте
помилуй нас и спаси нас!» — заключил он, потом поклонился до земли, встал,
вздохнул и снова сел на свою кучу соломы.
«Это способ. Положи меня
вниз, как камень, Боже, и подними меня, как буханку, — бормотал он,
лег, натянув на себя пальто.
— Какую молитву ты читал? — спросил Пьер.
— А? — пробормотал почти заснувший Платон. «Что я говорил? я молился. Разве ты не молишься?»
— Да, знаю, — сказал Пьер. — А что ты сказал: Фрола и Лавра?
— Ну конечно, — быстро ответил Платон, — кони святые. Кто-то должен животных тоже жалко. Эх, подлец! Теперь ты свернулась клубочком и согрелась, сучья дочь!» — сказал Каратаев, касаясь лежавшей у него собаки. ног, и снова перевернувшись, тотчас же заснул.
Звуки плача и крика доносились откуда-то издалека.
снаружи, и сквозь щели сарая виднелось пламя, но
внутри было тихо и темно. Пьер долго не спал, но
лежал с открытыми глазами в темноте, прислушиваясь к размеренному храпу
Платона, который лежал рядом с ним, и он чувствовал, что мир, который был
разбитое вновь зашевелилось в его душе новой красотой и на новом
и незыблемые основы.
Leave a Reply