Стихи сказки рассказы для детей: Сказки. Рассказы. Стихи

Тут подошла, старушка и, нагнувшись,
Взяла батон, заплакав вдруг, ушла
Мальчишка в след глядел ей, улыбнувшись.
Решил, что это нищенка была.

Тут дед, сидевший на скамейке, рядом.
Поднялся и к мальчишке подошел
« Зачем — спросил он, голосом усталым –
-Ты, мальчик поступил нехорошо»

А утром, в день победы, ветераны.
Все при параде, в школу, ту, пришли.
Мальчишке показалось очень странным,
Что ветераны хлеб, с собой, несли.

Узнал мальчишка, в старом ветеране.
Седого старика, на той скамье.
Он замер, тишина стояла в зале.
И хлеб душистый на большом столе.

И та, старушка, что ушла с батоном.
Сидела рядом, грудь вся в орденах.
В глазах мальчишки голубых, бездонных.
Вдруг, со слезами появился страх.

Она, разрезав хлеб, взяла горбушку.
Мальчишке, нежно, в руки подала.
И быль, рассказанная, той старушкой.
Его в блокадный Ленинград перенесла.
.
Вот перед ним возник холодный город.
Во вражеском кольце, кругом бои.
Свирепствует зима и лютый голод.
И тот батон, что поднят был с земли.

Прижав батон, он мчится по дороге.
Он знает, мать его, больная, ждет.
Торопится он к ней, замерзли ноги.
Но счастлив он, он хлеб домой несет.

А дома, бережно, батон он режет.
Куски считая, чтоб хватило им.
Пусть он сухой и пусть не очень свежий.
Он был единственным и очень дорогим.

Нарезав хлеб, сметает крошки в руку.
И матери, ее кусок, несет.
В глазах ее он видит боль и муку.
И тот немой вопрос «Ты ел, сынок»

Но, вспомнив, как он бил батон ногою.
Он выхватил, тот хлеб, у ней из рук
Мать закричала « Что, сынок, с тобою.
Дай хлеба, я умру от этих мук»

Он зарыдал и вновь перед глазами.
Старушка, что батон с земли берет.
Она стоит и нежными руками.
Мальчишке, хлеб душистый, подает.

Берет, он хлеб и к сердцу, прижимая.
Бежит домой, там, мать больная, ждет.
Боль матери всем сердцем понимает.
И оправданий он себе не ждет.

Он входит в дом, сидят в нем ветераны.
Все в зале замерло, лишь слышен сердца стук.
Все сном прошло, остались только раны
От боли той, в глазах стоял испуг.

Он понял цену, тем слезам и хлебу.
Который, дерзко, превратил он в мяч.
На землю, вновь его вернули с неба.
Слова старушки « Ешь, сынок, не плачь»

Стоит она и гладит по головке.
В глаза глядит, так, как глядела мать.
Ему, вдруг, стало стыдно и неловко.
« Простите» — только это смог сказать.

Я видела, как тихо, по дороге.
Идет мальчишка, голову склонив.
И дед седой все курит на пороге.
Всю боль души, молчаньем сохранив.

Нина Самкова

Руки человека

Склонила тяжелую голову рожь.
“Спасибо вам, солнце и ласковый дождь!
Спасибо земле,
Что была моим домом,
И сильным рукам,
Моим старым знакомым.

Я помню, как руки трудились упорно,
Чтоб в землю посеять янтарные зерна,
А нынче они урожай уберут.
Спасибо вам, руки,
За добрый ваш труд!

Я долгую зиму в земле пролежала,
Ютилась под снегом,
От стужи дрожала,
Но солнце меня отогрело давно,
И я принесла золотое зерно.

Кто хочет, отведайте хлеба ржаного!
А если меня вы посеете снова,
Я снова под снегом дорогу найду
И колосом стану,
И к людям приду”.

Я. Дягутите

Хлеб

Только снег сошел в апреле
Как поля зазеленели.
Мы говорим: «Хлеб».
Мы говорим: «Хлеб».

Золотой простор бескрайний,
Там работают комбайны.
Мы говорим: «Хлеб».
Мы говорим: «Хлеб».

Вот зерно течет рекой,
Чтобы сделаться мукой.
Мы говорим: «Хлеб».
Мы говорим: «Хлеб».

Тесто кружится в квашне,
Запекается в огне.
Мы говорим: «Хлеб».
Мы говорим: «Хлеб».

Ешь его, расти и помни:
В мире нет труда огромней,
Чтоб на стол к тебе явился
Свежий хлеб.
Свежий хлеб.

И. Токмакова

Чудо

Зернышко-крошку всю зиму хранил,
В рыхлую землю весной посадил.
Чудо случилось, наверное, с ним.
Зернышко стало  живым и большим.
Зернышко-крошка лежало в земле,
Лежало, согрелось, разбухло в тепле.
Сначала разбухло, потом проросло.
Тонким росточком на грядке взошло.
Чубик завил этот слабый росток,
Выкинул перышки нежный листок.
Ну, разве не чудо, что чубик такой
Пробился, прорвался сквозь слой земляной?!
Он землю буравил, он лез напролом,
Он к свету и солнцу пробился с трудом.
А над землею – опять чудеса:
Что-то растет не по дням – по часам.
Зернышка нет и в помине давно.
Не угадаешь, чем стало оно?

Лев Квитко

Частушки о хлебе

Одним духом сыт не будешь,
Если хлеба не добудешь.
Хлеба нет, и не споёшь,
И без хлеба пропадёшь.

Если хлеба будет край,
И под елью будет рай,
Если хлеба ни куска,
То и стол, не стол – доска.

На чужой на каравай
Шире рот не разевай.
Не валяйся на печи –
Будешь кушать калачи!

Всякий в поле Еремей
Своё дело разумей.
За трудом не пропадёшь.
Что посеешь, то пожнёшь…

Пословицы о хлебе

• Хлеб да вода – богатырская еда.
• Хлеб батюшка, водица матушка.
• Сто потов сойдет, пока хлеб взойдет.
• Хлеб — всему голова.
• Не в пору и обед, коли хлеба нет.
• Хлеб черствый – обед честный.
• Хлеб — кушай, добрых людей слушай.
• Хорошо трудиться — хлеб уродится.
• Худ обед, коли хлеба нет.
• Работай до поту, поешь хлеба в охоту.
• Пот на спине – так и хлеб на столе.
• Что посеешь, то и пожнешь.
• Не трудиться — хлеба не добиться.
• Горька работа, да хлеб сладок.

Хорош пирожок, внутри творожок.

Бублик, баранку, батон и буханку пекарь из теста испек спозаранку.

Шла Саша по шоссе и сосала сушку.

Пекарь пёк пироги в печи.

Саша любит сушки, Соня – ватрушки.

Шел Глеб с хлебом, шла Оля с солью.

Петр в печке пек печенье, да перепек всю выпечку.

Саша шустро сушит сушки.
Сушек высушил штук шесть.
И смешно спешат старушки
Сушек Сашиных поесть.

Шли три пекаря, три Прокопия пекаря,
Три Прокопьевича; говорили про пекаря,
Про Прокопия пекаря, про Прокопьевича.

Отгадать легко и быстро:
Мягкий, пышный и душистый,
Он и чёрный, он и белый,
А бывает подгорелый. (Хлеб)

Комковато, ноздревато,
И губато, и горбато, и твердо,
И мягко, и кругло, и ломко,
И черно, и бело, и всем мило. (Хлеб)

Всем нужен, а не всякий сделает (Хлеб)

Бьют меня палками, жмут меня камнями,
Держат меня в огненной пещере,
Режут меня ножами.
За что меня так губят?
За то, что любят. (Хлеб)

Круглобок и маслян он,
В меру крут, посолен, —
Пахнет солнечным теплом,
Пахнет знойным полем. (Хлеб)

Мнут и катают,
В печи закаляют,
Потом за столом
Режут ножом. (Хлеб)

Вот он –
Тёплый, золотистый.
В каждый дом,
На каждый стол –
Он пожаловал – пришёл. В нем –
Здоровье, наша сила,
В нем –
Чудесное тепло.
Сколько рук
Его растило,
Охраняло, берегло! (Хлеб)

Кольцо не простое,
Кольцо золотое,
Блестящее, хрустящее,
Всем на загляденье…
Ну и объеденье! (Баранка или бублик.)

Что на сковородку наливают
Да вчетверо сгибают? (Блины.)

В печь сперва его сажают,
А как выйдет он оттуда,
То кладут его на блюдо.
Ну, теперь зови ребят!
По кусочку все съедят. (Пирог.)

Ты не клюй меня, дружок, голосистый петушок.
В землю теплую уйду, к солнцу колосом взойду.
В нем тогда, таких как я, будет целая семья. (Зерно)

Стены позолочены.
Ставни заколочены.
Ходит дом ходуном на столбе золотом. (Зерно)

Корабль-великан не по морю плывет.
Корабль-великан по земле идет.
Поле пройдет — урожай соберет. (Комбайн)

Ты не клюй меня, дружок, голосистый петушок.
В землю теплую уйду, к солнцу колосом взойду.
В нем тогда, таких как я, будет целая семья. (Зерно)


Ходит полем из края в край, режет черный каравай. (Плуг)

Птица Юрица на ветер глядит, крыльями машет, сама ни с места.
(Ветряная мельница)

Всем нужен, а не всякий сделает.
(Хлеб)

Овсом не кормят, кнутом не гонят, а как пашет, семь плугов тащит.
(Трактор)

На соломинке — дом сто ребяток в нем.
Ты не клюй меня, дружок, голосистый петушок.
В землю теплую уйду, к солнцу колосом взойду.
В нем тогда таких, как я, будет целая семья. (Зерно)

Э. Шим «Хлеб растет»

Читать рассказ

Кругом деревни поля ещё голые. А одно поле будто зелёной краской залито. Такое яркое, такое весёлое, такое праздничное!

Мама сказала:

— Это хлеб растёт.

Зелёные ростки, одинаковые, как родные братцы, кустиками, кустиками торчат. Когда же они

успели вырасти?

Мама объясняет:

— Это озимый хлеб. Его под зиму сеяли, прошлой осенью.

Зёрна успели до холодов проклюнуться,

прорасти и поднять над землёй кустики нежных зелёных листьев.

Потом их снегом закрыло. И уснули они до поры до времени. Над полем вьюги свистели, морозы студили землю.

А хлеб терпел. Зябко ему было под снегом, темно. И долго-долго зима не кончалась…

Но дотерпел хлеб, дождался весны. И как только она пришла, сразу ожил, сразу начал расти. Не пропустил первое тепло, не замешкался.

Тянется к солнышку, старается!

Идут люди весёлым зелёным полем, глянут по сторонам, улыбнутся:

«До чего хлеб хорош!»

К. Ушинский «Хлеб»

Читать рассказ

Земля кормит человека, но кормит не даром. Много должны потрудиться люди, чтобы поле вместо травы, годной только для скота, дало рожь для чёрного хлеба, пшеницу для булки, гречу и просо для каши.

Сначала земледелец пашет поле сохою, если не нужно пахать глубоко, или плугом, если пашет новину, или такое поле, что его пахать нужно глубже. Соха легче плуга, и в неё запрягают одну лошадку. Плуг гораздо тяжелее сохи, берёт глубже, и в него впрягают несколько пар лошадей или волов. Вспахано поле; всё оно покрылось большими глыбами земли. Но этого ещё мало.

Если поле новое или земля сама по себе очень жирна, то навоза не надобно; но если на ниве что-нибудь уже было сеяно и она истощилась, то её надобно удобрить навозом. Навоз вывозят крестьяне на поле осенью или весною и разбрасывают кучками. Но в кучках навоз мало принесёт пользы: надобно его запахать сохою в землю.  Вот навоз перегнил; но сеять всё ещё нельзя. Земля лежит комьями, а для зёрнушка надобно мягкую постельку.

Выезжают крестьяне на поле с зубчатыми боронами: боронят, пока все комья разобьются, и тогда только начинают сеять. Сеют или весною, или осенью. Осенью сеют озимый хлеб: рожь и озимую пшеницу. Весною сеют яровой хлеб: ячмень, овёс, просо, гречиху и яровую пшеницу. Озимь всходит ещё с осени, и когда на лугах трава уже давно пожелтела, тогда озимые поля покрываются всходами, словно зелёным бархатом.

Жалко смотреть, как падает снег на такое бархатное поле. Молодые листочки озими под снегом скоро вянут, но тем лучше растут корешки, кустятся и глубже идут в землю. Всю зиму, просидит озимь под снегом, а весною, когда снег сойдёт и солнышко пригреет, пустит новые стебельки, новые листки, крепче, здоровее прежних. Дурно только, если начнутся морозы прежде, чем ляжет снег, тогда, пожалуй, озимь может вымерзнуть. Вот почему крестьяне боятся морозов без снега и не жалеют, а радуются, когда озимь прикрывается на зиму толстым снежным одеялом.

Читать рассказ

Жила-была в нашей слободе семья трудовая. Вот как-то все домочадцы поразъехались, остались в доме лишь бабка да внучок малой, Тимоша. Смышлёный мальчишка был.

Бабка вскоре уснула, а Тимоша за стол сел, поближе к хлебу ароматному.

В доме была тишина, лишь стук часов слышен. Тимоша тихонько говорит:
— Хлебушко, а ты откуда появился? Я на огороде был, тебя там не видел. Там Картошка растёт, Морковь крепчает, Лук зеленеет, но тебя, и твоих братьев-сестёр: Булочек, Батонов, Караваев я там не встречал. А я внимательно смотрел. И в саду ты не появлялся. Там Яблоки, Сливы, Груши. Откуда ты к нам пожаловал, Хлебушко?

— Я появился на свет там, где просторы бескрайние, солнце трудолюбивое, небо голубое, да дожди щедрые. А вырос я из маленького зёрнышка.

И Хлебушко стал рассказывать, как он был сначала росточком маленьким, потом колосом золотым. Хлеборобы его и ещё тысячи таких колосьев с налитыми зёрнами собрали, обмолотили, да на мельницу свезли. Из зёрен муку сделали, а уж из муки и хлеб испекли.

— Каким же долгим путём ты шёл, Хлебушко, прежде чем попасть на этот стол! — сказал Тимоша. – Я впредь ещё бережнее с хлебом обращаться буду. Хлеб достаётся большим трудом! Я только теперь это понял.

К. Паустовский «Теплый хлеб»

Читать рассказ

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого коня в деревне, а отряд ушел дальше, пыля и позванивая удилами, – ушел, закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.
Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.

Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину, навоз и жерди – помогал Панкрату чинить плотину.

Панкрату трудно было прокормить коня, и конь начал ходить по дворам побираться. Постоит, пофыркает, постучит мордой в калитку, и, глядишь, ему вынесут свекольной ботвы, или черствого хлеба, или, случалось даже, сладкую морковку. По деревне говорили, что конь ничей, а вернее – общественный, и каждый считал своей обязанностью его покормить. К тому же конь – раненый, пострадал от врага.

Жил в Бережках со своей бабкой мальчик Филька, по прозвищу Ну Тебя. Филька был молчаливый, недоверчивый, и любимым его выражением было: «Да ну тебя!» Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: «Да ну тебя! Ищи сам!» Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал: «Да ну тебя! Надоела!»

Зима в этот год стояла теплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас таял. Мокрые вороны садились на печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались, каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла черная, тихая, и в ней кружились льдинки.

Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, – хозяйки жаловались, что мука кончается, осталось у каждой на два-три дня, а зерно лежит немолотое.

В один из таких теплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к Филькиной бабке. Бабки не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок хлеба, круто посыпанный солью.

Филька нехотя встал, вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и потянулся к хлебу. «Да ну тебя! Дьявол!» – крикнул Филька и наотмашь ударил коня по губам. Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко в рыхлый снег и закричал:

– На вас не напасешься, на христарадников! Вон твой хлеб! Иди, копай его мордой из-под снега! Иди, копай!

И вот после этого злорадного окрика и случилось в Бережках те удивительные дела, о каких и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не знают, было ли это, или ничего такого и не было.

Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло, Филька бросился обратно в дом, но никак не мог найти крыльца – так уже мело кругом и хлестало в глаза. Летела по ветру мерзлая солома с крыш, ломались скворечни, хлопали оторванные ставни. И все выше взвивались столбы снежной пыли с окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.

Филька вскочил наконец в избу, припер дверь, сказал: «Да ну тебя!» – и прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь ее рев Филька слышал тонкий и короткий свист, – так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьет им себя по бокам.

Метель начала затихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в избу от соседки Филькина бабка. А к ночи небо зазеленело, как лед, звезды примерзли к небесному своду, и колючий мороз прошел по деревне. Никто его не видел, но каждый слышал скрип его валенок по твердому снегу, слышал, как мороз, озоруя, стискивал толстые бревна в стенах, и они трещали и лопались.

Бабка, плача, сказала Фильке, что наверняка уже замерзли колодцы и теперь их ждет неминучая смерть. Воды нет, мука у всех вышла, а мельница работать теперь не сможет, потому что река застыла до самого дна. Филька тоже заплакал от страха, когда мыши начали выбегать из подпола и хорониться под печкой в соломе, где еще оставалось немного тепла. «Да ну вас! Проклятые!» – кричал он на мышей, но мыши все лезли из подпола. Филька забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.

– Сто лет назад упал на нашу округу такой же лютый мороз, – говорила бабка. – Заморозил колодцы, побил птиц, высушил до корня лес и сады. Десять лет после того не цвели ни деревья, ни травы. Семена в земле пожухли и пропали. Голая стояла наша земля. Обегал ее стороной всякий зверь – боялся пустыни.

– Отчего же стрясся тот мороз? – спросил Филька.

– От злобы людской, – ответила бабка. – Шел через нашу деревню старый солдат, попросил в избе хлеба, а хозяин, злой мужик, заспанный, крикливый, возьми и дай одну только черствую корку. И то, не дал в руки, а швырнул на пол и говорит: «Вот тебе! Жуй!» – «Мне хлеб с полу поднять невозможно, – говорит солдат. – У меня вместо ноги деревяшка». – «А ногу куда девал?» – спрашивает мужик. «Утерял я ногу на Балканских горах в турецкой баталии », – отвечает солдат. «Ничего. Раз дюже голодный – подымешь, – засмеялся мужик. – Тут тебе камердинеров нету». Солдат покряхтел, изловчился, поднял корку и видит – это не хлеб, а одна зеленая баталия. Один яд! Тогда солдат вышел на двор, свистнул – и враз сорвалась метель, пурга, буря закружила деревню, крыши посрывала, потом ударил лютый мороз. И мужик тот помер.

– Отчего же он помер? – хрипло спросил Филька.

– От охлаждения сердца, – ответила бабка, помолчала и добавила:

– Знать, и нынче завелся в Бережках дурной человек, обидчик, и сотворил злое дело. Оттого и мороз.

– Чего ж теперь делать, бабка? – спросил Филька из-под тулупа. – Неужто помирать?

– Зачем помирать? Надеяться надо.

– На что?

– На то, что поправит дурной человек свое злодейство.

– А как его исправить? – спросил, всхлипывая, Филька.

– А об этом Панкрат знает, мельник. Он старик хитрый, ученый. Его спросить надо. Да неужто в такую стужу до мельницы добежишь? Сразу кровь остановится.

– Да ну его, Панкрата! – сказал Филька и затих.

Ночью он слез с печи. Бабка спала, сидя на лавке. За окнами воздух был синий, густой, страшный. В чистом небе над осокорями стояла луна, убранная, как невеста, розовыми венцами.

Филька запахнул тулупчик, выскочил на улицу и побежал к мельнице. Снег пел под ногами, будто артель веселых пильщиков пилила под корень березовую рощу за рекой. Казалось, воздух замерз и между землей и луной осталась одна пустота – жгучая и такая ясная, что если бы подняло пылинку на километр от земли, то и ее было бы видно и она светилась бы и мерцала, как маленькая звезда.

Черные ивы около мельничной плотины поседели от стужи. Ветки их поблескивали, как стеклянные. Воздух колол Фильке грудь. Бежать он уже не мог, а тяжело шел, загребая снег валенками.

Филька постучал в окошко Панкратовой избы. Тотчас в сарае за избой заржал и забил копытом раненый конь. Филька охнул, присел от страха на корточки, затаился. Панкрат отворил дверь, схватил Фильку за шиворот и втащил в избу.

– Садись к печке, – сказал он. – Рассказывай, пока не замерз.

Филька, плача, рассказал Панкрату, как он обидел раненого коня и как из- за этого упал на деревню мороз.

– Да-а, – вздохнул Панкрат, – плохо твое дело! Выходит, что из-за тебя всем пропадать. Зачем коня обидел? За что? Бессмысленный ты гражданин! Филька сопел, вытирал рукавом глаза.

– Ты брось реветь! – строго сказал Панкрат. – Реветь вы все мастера. Чуть что нашкодил – сейчас в рев. Но только в этом я смысла не вижу. Мельница моя стоит, как запаянная морозом навеки, а муки нет, и воды нет, и что нам придумать – неизвестно.

– Чего же мне теперь делать, дедушка Панкрат? – спросил Филька.

– Изобрести спасение от стужи. Тогда перед людьми не будет твоей вины. И перед раненой лошадью – тоже. Будешь ты чистый человек, веселый. Каждый тебя по плечу потреплет и простит. Понятно?

– Понятно, – ответил упавшим голосом Филька.

– Ну, вот и придумай. Даю тебе сроку час с четвертью.

В сенях у Панкрата жила сорока. Она не спала от холода, сидела на хомуте – подслушивала. Потом она боком, озираясь, поскакала к щели под дверью. Выскочила наружу, прыгнула на перильца и полетела прямо на юг. Сорока была опытная, старая и нарочно летела у самой земли, потому что от деревень и лесов все-таки тянуло теплом и сорока не боялась замерзнуть. Никто ее не видел, только лисица в осиновом яру высунула морду из норы, повела носом, заметила, как темной тенью пронеслась по небу сорока, шарахнулась обратно в нору и долго сидела, почесываясь и соображая, – куда ж это в такую страшную ночь подалась сорока?

А Филька в это время сидел на лавке, ерзал, придумывал.

– Ну, – сказал наконец Панкрат, затаптывая махорочную цигарку, – время твое вышло. Выкладывай! Льготного срока не будет.

– Я, дедушка Панкрат, – сказал Филька, – как рассветет, соберу со всей деревни ребят. Возьмем мы ломы, пешни , топоры, будем рубить лед у лотка около мельницы, покамест не дорубимся до воды и не потечет она на колесо. Как пойдет вода, ты пускай мельницу! Провернешь колесо двадцать раз, она разогреется и начнет молоть. Будет, значит, и мука, и вода, и всеобщее спасение.

– Ишь ты, шустрый какой! – сказал мельник. – Подо льдом, конечно, вода есть. А ежели лед толщиной в твой рост, что ты будешь делать?

– Да ну его! – сказал Филька. – Пробьем мы, ребята, и такой лед!

А ежели замерзнете?

– Костры будем жечь.

– А ежели не согласятся ребята за твою дурь расплачиваться своим горбом? Ежели скажут: «Да ну его! Сам виноват – пусть сам лед и скалывает».

– Согласятся! Я их умолю. Наши ребята – хорошие.

– Ну, валяй, собирай ребят. А я со стариками потолкую. Может, и старики натянут рукавицы да возьмутся за ломы.

В морозные дни солнце восходит багровое, в тяжелом дыму. И в это утро поднялось над Бережками такое солнце. На реке был слышен частый стук ломов. Трещали костры. Ребята и старики работали с самого рассвета, скалывали лед у мельницы. И никто сгоряча не заметил, что после полудня небо затянулось низкими облаками и задул по седым ивам ровный и теплый ветер. А когда заметили, что переменилась погода, ветки ив уже оттаяли, и весело, гулко зашумела за рекой мокрая березовая роща. В воздухе запахло весной, навозом.

Ветер дул с юга. С каждым часом становилось все теплее. С крыш падали и со звоном разбивались сосульки. Вороны вылезли из-под застрех и снова обсыхали на трубах, толкались, каркали.

Не было только старой сороки. Она прилетела к вечеру, когда от теплоты лед начал оседать, работа у мельницы пошла быстро, и показалась первая полынья с темной водой.

Мальчишки стащили треухи и прокричали «ура». Панкрат говорил, что если бы не теплый ветер, то, пожалуй, и не обколотить бы лед ребятам и старикам. А сорока сидела на раките над плотиной, трещала, трясла хвостом, кланялась на все стороны и что-то рассказывала, но никто, кроме ворон, ее не понял. А сорока рассказывала, что она долетела до теплого моря, где спал в горах летний ветер, разбудила его, натрещала ему про лютый мороз и упросила его прогнать этот мороз, помочь людям.

Ветер будто бы не осмелился отказать ей, сороке, и задул, понесся, над полями, посвистывая и посмеиваясь над морозом. И если хорошенько прислушаться, то уже слышно, как по оврагам под снегом бурлит-журчит теплая вода, моет корни брусники, ломает лед на реке. Всем известно, что сорока – самая болтливая птица на свете, и потому вороны ей не поверили – покаркали только между собой, что вот, мол, опять завралась старая.

Так до сих пор никто и не знает, правду ли говорила сорока, или все это она выдумала от хвастовства. Одно только известно, что к вечеру лед треснул, разошелся, ребята и старики нажали – и в мельничный лоток хлынула с шумом вода.

Старое колесо скрипнуло – с него посыпались сосульки – и медленно повернулось. Заскрежетали жернова, потом колесо повернулось быстрее, еще быстрее, и вдруг вся старая мельница затряслась, заходила ходуном и пошла стучать, скрипеть, молоть зерно.

Панкрат сыпал зерно, а из-под жернова лилась в мешки горячая мука. Женщины окунали в нее озябшие руки и смеялись.

По всем дворам кололи звонкие березовые дрова. Избы светились от жаркого печного огня. Женщины месили тугое сладкое тесто. И все, что было живого в избах – ребята, кошки, даже мыши, – все это вертелось около хозяек, а хозяйки шлепали ребят по спине белой от муки рукой, чтобы не лезли в самую квашню и не мешались.

Ночью по деревне стоял такой запах теплого хлеба с румяной коркой, с пригоревшими к донцу капустными листьями, что даже лисицы вылезли из нор, сидели на снегу, дрожали и тихонько скулили, соображая, как бы словчиться стащить у людей хоть кусочек этого чудесного хлеба.

На следующее утро Филька пришел вместе с ребятами к мельнице. Ветер гнал по синему небу рыхлые тучи и не давал им ни на минуту перевести дух, и потому по земле неслись вперемежку то холодные тени, то горячие солнечные пятна.

Филька тащил буханку свежего хлеба, а совсем маленький мальчик Николка держал деревянную солонку с крупной желтой солью. Панкрат вышел на порог, спросил:

– Что за явление? Мне, что ли хлеб-соль подносите? За какие услуги?

– Да нет! – закричали ребята. – Тебе будет особо. А это раненому коню. От Фильки. Помирить мы их хотим.

– Ну что ж, – сказал Панкрат. – Не только человеку извинение требуется. Сейчас я вам коня представлю в натуре.

Панкрат отворил ворота сарая, выпустил коня. Конь вышел, вытянул голову, заржал, учуял запах свежего хлеба. Филька разломил буханку, посолил хлеб из солонки и протянул коню. Но конь хлеба не взял, начал мелко перебирать ногами, попятился в сарай. Испугался Фильки. Тогда Филька перед всей деревней громко заплакал. Ребята зашептались и притихли, а Панкрат потрепал коня по шее и сказал:

– Не пужайся, Мальчик! Филька – не злой человек. Зачем же его обижать? Бери хлеб, мирись!

Конь помотал головой, подумал, потом осторожно вытянул щею и взял, наконец, хлеб из рук Фильки мягкими губами. Съел один кусок, обнюхал Фильку и взял второй кусок. Филька ухмылялся сквозь слезы, а конь жевал хлеб, фыркал. А когда съел весь хлеб, положил голову Фильке на плечо, вздохнул и закрыл глаза от сытости и удовольствия.

Все улыбались, радовались. Только старая сорока сидела на раките и сердито трещала: должно быть, опять хвасталась, что это, ей одной удалось помирить коня с Филькой. Но никто ее не слушал, и сорока от этого сердилась все больше и трещала, как пулемет.

Читать рассказ

Принесла бабушка хлеб из магазина. А Катюша не была голодна, откусила кусок и даже нос сморщила:

— Фу, какой плохой хлеб!

Бабушка рассердилась и стала поучать внучку:

— Так про хлеб говорить нельзя. Его уважать надо. Если невкусный, говорят: хлеб плохо выпечен…

— А Юрчик тоже хлеб не уважает, — насупилась Катюша. – На улице не доел кусочек и бросил на землю. Потом с Петей стали его футболить.

— Ай, как нехорошо! – разгневалась бабушка.

— Ты так не делай и Юрчику не позволяй. Не доела – в хлебницу положи, после доешь. А если кто бросит на землю, вели поднять. Ведь без хлеба – голод, смерть. Сколько на свете людей умерло без хлеба. Хлеб святой.

Катюша задумалась. Потом прижалась к бабушке и сказала:

— Я больше никогда не буду говорить про хлеб. И разбрасывать не буду. Юрчику тоже не позволю. Только не надо на меня сердиться. Приголубь меня…

Бабушка погладила внучку по головке и ласково обняла её.

Сказки о хлебе

Инга и хлеб

Жила на свете девочка по имени Инге. Была она прехорошенькая, но гордая и жестокая. Однажды мать испекла хлеб и сказала: “Доченька, отнеси этот хлеб нашей бабушке”. Инге надела лучшее свое платье и нарядные башмачки и отправилась в путь.
Дорога проходила через болото. Жалко стало Инге своих нарядных башмачков. Бросила она хлеб в грязь и наступила на него, чтобы перейти через лужу. Но только Инге наступила на хлеб, как хлеб вместе с нею стал стремительно погружаться в болото. И оказалась Инге в зловонном подземелье у ядовитой старухи-болотницы. Злая болотница превратила девочку в истукана. Руки и ноги ее окаменели, жирные пауки оплели ее своей паутиной.
Пастухи видели, что случилось на болоте, и вскоре повсюду узнали историю о девочке, которая наступила на хлеб.
Однажды горячая слеза упала на голову окаменевшей Инге. Это плакала ее мать. “Какой толку, что мать теперь хнычет обо мне”, — подумала Инге, и душа ее от этих мыслей становилась еще грубее.
Эту историю услышала маленькая девочка. “Бедная, бедная Инге! — заплакала она, — как бы я хотела, чтобы Инге попросила прощения, и ей позволили вернуться на землю”. Слова эти дошли до самого сердца Инге. И она залилась слезами раскаяния.
В тот же миг луч света проник в зловонное подземелье, и Инге маленькой птичкой вылетела на волю. Она вернулась в родительский дом. Инге и ее мама снова стали счастливыми, потому, что девочка научилась ценить хлеб

Легкий хлеб

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать. Вдруг выходит из лесу голодный волк и видит – под кустом косарь сидит и ест что-то. Волк подошел к нему и спрашивает:
— Ты что ешь, человече?
— Хлеб, – отвечает косарь.
— А он вкусный?
— Да еще какой вкусный!
— Дай мне отведать.
— Что ж, отведай.
Отломил косарь кусок хлеба и дал волку. Понравился волку хлеб. Он и говорит:
— Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!
— Ладно, – говорит косарь, – научу тебя, где и как хлеб доставать.
И начал он волка поучать:
— Прежде всего надо землю вспахать…
— Тогда и хлеб будет?
— Нет, брат, постой. Потом надо землю взборонить…
— И можно есть хлеб? – замахал волк хвостом.
— Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять…
— Тогда и хлеб будет? – облизнулся волк.
— Нет еще. Дождись, пока рожь взойдет, холодную зиму перезимует, весной вырастет, потом зацветет, потом начнет колоситься, потом зреть…
— Ох, – вздохнул волк, – долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..
— Где там наешься! – перебил его косарь. – Рано еще. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток…
— И буду хлеб есть?
— Экий ты нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть…
— И все?
— Нет, не все. Надо муку в деже замесить и ждать, пока тесто взойдет.
Тогда в горячую печь садить.
— И спечется хлеб?
— Да, спечется хлеб. Вот тогда ты и наешься его, – закончил косарь поученье.
Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:
— Нет! Эта работа больно долгая да тяжелая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.
— Ну что ж, – говорит косарь, – раз не хочешь тяжелый хлеб есть, поешь легкий. Ступай на выгон, там конь пасется.
Пришел волк на выгон. Увидел коня.- Конь, конь! Я тебя съем.
— Что ж, – говорит конь, – ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.
— И то правда, – согласился волк. Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы… Перекувыркнулся волк – и бежать.
Прибежал к реке. Видит – на берегу гуси пасутся. “А не съесть ли мне их?” – думает. Потом говорит:
— Гуси, гуси! Я вас съем.
— Что ж, – отвечают гуси, – ешь. Но сперва окажи нам перед смертью одну услугу.
— Какую?
— Спой нам, а мы послушаем.
— Это можно. Петь я мастер.
Сел волк на кочку, задрал голову и давай выть. А гуси крыльями хлоп, хлоп – поднялись и полетели. Слез волк с кочки, поглядел вслед гусям и пошел ни с чем. Идет и ругает себя последними словами: “Ну и дурень же я! Зачем согласился петь? Ну, теперь кого ни встречу — съем!” Только он так подумал, глядь – идет по дороге старый дед. Волк подбежал к нему:
— Дед, дед, я тебя съем!
— И зачем так спешить? – говорит дед. – Давай сперва табачку понюхаем.
— А он вкусный?
— Попробуй – узнаешь.
— Давай.
Достал дед из кармана кисет с табаком, сам понюхал и волку дал. Как нюхнул волк во весь дух, так весь кисет табаку и вдохнул. А потом как начал чихать на весь лес… Ничего от слез не видит, всё чихает. Так чихал с час, пока весь табак не вычихал. Осмотрелся, а деда уж и след простыл. Нечего делать, пошел волк дальше. Идет он, идет, видит – на поле стадо овец пасется, а пастух спит. Высмотрел волк в стаде самого лучшего барана, схватил его и говорит:
— Баран, баран, я тебя съем!
— Что ж, – говорит баран, – такова моя доля. Но чтобы долго тебе не мучиться да не ломать зубы об мои старые кости, стань лучше вон в той ложбинке и раскрой рот, а я взбегу на горку, разгонюсь и сам влечу к тебе в рот.
— Спасибо за совет, – говорит волк. – Так мы и сделаем.
Стал он в ложбинке, открыл рот и ждет. А баран взбежал на горку, разогнался и как ударит рогами волка по голове. Так искры из глаз у серого и посыпались, весь свет перед ним закружился! Опамятовался волк, покрутил головой и рассуждает сам с собой:
— Съел я его или нет?
А тем временем косарь закончил работу и идет домой. Услыхал он волчьи слова и говорит: “Съесть-то не съел, да зато легкого хлеба отведал!”

Ленивая девочка

Когда-то очень давно жили на свете бабушка и внучка. Бабушка состарилась и уже не могла работать. А внучка была молодая, но очень ленивая. Год от года бабушка старела и слабела, силы покидали ее.
Пришла весна, бабушка и думает: «Люди сеют хлеб, нам тоже пить-есть надо, надо бы что-нибудь посеять». Сказала она об этом внучке.
— Не надо, бабушка, — ответила ей внучка. — Ты уже стара стала, к осени умрешь, а там, глядишь, найдется добрый человек и возьмет меня в свою семью. К чему нам хлеб?
Бабушка только вздохнула в ответ. Так они и не посеяли ничего весной.
Затем настала осень. Люди убирают с полей выращенный хлеб. Бабушка не умерла, и внучку никто не взял на воспитание. Пришлось им голодать.
Как-то зашла к ним соседка, увидела, что бабушке с внучкой совсем нечего есть, и сказала:
— Если бы вы пришли ко мне, я могла бы дать вам немного проса.
После того, как соседка ушла, бабушка говорит внучке:
— Внучка, сходи, принеси проса!
А внучка отвечает:
— Надо ли, бабушка? Может, просо у нее нехорошее…
Всю зиму голодали бабушка с внучкой и едва не умерли. Но чуть только пришла весна — внучка вышла в поле на работу.
— Зачем трудиться? — смеялись над ней соседи. — Бабушка твоя уже стара, недолго ей жить. А тебя кто-нибудь возьмет на воспитание. К чему вам хлеб?
— Нет уж, — отвечала внучка. — Я теперь поняла. Недаром старики говорят: если собираешься на летнюю кочевку, прежде засей поле.

Котик — золотой лобик

Жили-были дед, да баба. Да так бедно, что ни поесть нечего у них было, ни сварить. Вот баба и говорит деду:
— Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, сруби дубок, отвези на рынок, продай да купи мерку муки. Напечём хлеба.
Собрался дед, поехал в лесок, начал рубить дубок. Спрыгнул с дуба котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
— Дед, дед, а что тебе надо?
— Да вот, коточек, мой голубочек, послала меня старуха срубить дубок, отвезти на рынок, продать да купить мерку муки на хлеб.
— Езжай, дед, домой: будет у вас мука! Приехал дед домой, глядь – а муки у него полон закром!
Испекла баба хлеб, сама наелась, деда накормила и говорит ему:
— Не мешало бы теперь и затирку сварить. Да вот беда: соли нет. Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него соли.
Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
— Дед, дед, что тебе надо?
— Да вот, коточек, мой голубочек: хлебушко есть, а соли-то нету!
— Езжай, дед, домой: будет тебе и соль! Приехал дед домой, глядь – а у него целая кадка соли стоит!
Наварила баба затирки, сама наелась, деда накормила и говорит ему:
— Не мешало бы теперь и капусты отведать. Точи, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него капусты.
Наточил дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
— Дед, дед, что тебе надо?
— Да вот, коточек, мой голубочек: хлеб есть, соль есть, капусты нету!
— Езжай, дед, домой: будет тебе капуста! Приехал домой, а у него капусты бочка. Говорит баба:
— Ай, как хорошо! Вот бы теперь ещё сальца… Мы бы с тобой щей наварили да сальцем заправили. Не ленись, дед, возьми топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него сальца.
Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
— Дед, дед, что тебе надо?
— Да вот, коточек, мой голубочек: просит баба ещё сальца к капусте.
— Ладно, дед, езжай домой: будет и сало!
Приезжает дед домой, а у него сала целый кубелец! Рад дед, рада баба. Стали они жить не тужить, детям сказки говорить. И теперь живут, хлеб жуют, щи хлебают. Вот вам и сказка, а мне баранок связка.

Хлебороб

Жил да был богатый пан. Столько богатств у него было, что мог бы он купить с десяток сел. Столько земли у него было, что и за 10 дней не обойти, не объехать на хорошей кобыле. Но печалило пана, что не было вокруг на всех его необъятных землях ни одного мужика, который был бы хорошим хлеборобом. Вот приходит к нему раз крестьянин и молвит:
— Я хорошо умею землю пахать, хлеб сеять и служить буду исправно. Примите меня, пан!
Пан и принял, выбора-то все равно не было. Служит хлебороб пятый год. Хлеб при нем такой родится, что лучшего, пожалуй, и не бывает на свете. Вот на пятый год и говорит хлебороб пану:
— Поработал я на вас уже, пане, довольно, теперь давайте расчет: пойду я своей дорогой.
А пану такого крестьянина терять не хотелось. Пораздумал он, а потом и говорит:
— А что ж тебе, человече, за службу заплатить?
— Да дайте мне, пане, вон того белого коня.

Пан согласился. А конь тот был такой, что как начнет на войне скакать среди неприятеля, так всего и потопчет. И никакая пуля, ни сабля его не берет. Вот только кроме хлебороба об это никто не знал. Взял хлебороб коня, поблагодарил пана, да и поехал. Едет, едет и заехал в такой большой да темный лес, аж жуть! Увидел средь деревьев маленькую ветхую хату, да решил зайти. Глядь – а там сидит там старая, желтая старуха. Спросил мужик у нее, куда это он заехал. Покачала старуха головой и отвечает:
— Несчастный ты, что сюда заехал. Сюда, что ни ночь, ведьмы слетаются, все меня со свету сжить хотят.
— Да уж что бог даст, то и будет! – ответил крестьянин и остался в хате.
Дала ему старуха поужинать и просит:
— Помоги мне, добрый человек, переночуй в хате хотя бы три ночи. Я тебе за это хорошо заплачу и обороняться научу.
— Что ж, научите, я переночую, – согласился хлебороб.
Говорит старуха:
— На тебе вот этот крест, ступай в ту комнату, обведи вокруг себя этим крестом кружок, потом возьми крест в руки и сиди. А когда слетятся ведьмы, ты не бойся.

Взял хлебороб крест, пошел в другую комнату, сделал все так, как велела старуха, и сидит. Вдруг как загудит что-то над хатой, влетает в хату ведьма, потом вторая, третья – набралось их множество, так что и в хате не помещаются. Танцуют, кричат и воют, в ладоши хлопают, вокруг хлебороба бегают, да никак не могут через круг перейти. Вот разгонится какая-нибудь ведьма, добежит до круга, так назад и отскочит, а что уж ни делали – ничего не выходит. Вдруг петух на хате у старухи пропел: “Ку-ка-ре-ку!” Ведьмы так и метнулись в окна, аж хата задрожала. Перекрестился хлебороб и пошел к старухе в комнату. Та увидала его и так обрадовалась:
— Ты человек счастливый, ты еще, видно, мало нагрешил, ведьмы тебя боятся.
— Да, я честно работал, сеял хлеб, а потом на пана работал, может чего и нагрешил, да пусть уж господь простит!

Переночевал хлебороб еще две ночи. Как переночевал третью, говорит старуха:
— Спасибо тебе, добрый человече, что меня из большой беды вызволил, мне-то ведь тут сидеть потрудней, я больше нагрешила. На тебе вот этот меч-самобоец, и, коль случится тебе воевать, ты только скажи: “Меч-самобоец, дерись!” – и он перебьет все войско. Еще даю я тебе совет: как женишься, то не доверяй жене ничего важного до семи лет и семи недель.

Поклонился хлебороб старухе, поблагодарил ее и отправился в путь. Приехал он в город, где живет царь, а там тревога, народ в страхе: к городу подступает могучий враг, уже все царское войско побил, скоро и город возьмет. Хлебороб и говорит:
— А ну, ведите меня к царю! – его и повели.
— Что тебе надо? – спрашивает царь.
— Да вот, сказывают, что на город большой враг наступает!
— Так и есть.
— Я вам, коли Бог поможет, его побью. Только что вы мне за это дадите?
— Полцарства дам, – пообещал царь.
— Нет, царства мне не надо. Отдайте за меня свою дочку, я люблю ее!

Кликнул царь свою дочь и спросил ее, любит ли она и вправду хлебороба.
— Таточку, голубчик! Выдайте меня за него, я его люблю, выдайте, я за вас бога буду молить!
Царь и согласился. Тогда хлебороб и говорит:
— Дайте коню три мерки овса, а мне ведро вина. Царь дал все, что хлебороб просил. Сел он потом на коня и поехал. Выехал за город, видит – стоит войска большая сила, такая, что и не счесть. Как крикнул хлебороб:
— Меч-самобоец, дерись!

Как взлетит меч-самобоец над вражескими головами и начал рубить одну за другой. А конь как скакнет промеж войска, так и бьет копытами. Все войско и перебили.
Вернулся хлебороб назад в город, царь его отблагодарил. А враг не хотел своего дела бросать – собрал на этот раз тьму воинов. И вновь поднялась тревога, и поехал хлебороб на поле брани. Побил ворога и назад воротился. Позавидовали цари соседних государств мощи этого царя, собрали войска свои вместе, снарядили их оружием страшным и пошли войной. Царь испугался: думал, что этой силы хлеборобу уж не одолеть. Но разбил хлебороб и это войско. Потом вернулся в город и на царской дочке женился.

Сильно любил он свою жену, и его любила жена. Прошло три года. Стала жена у хлебороба спрашивать, чем он так врага побивает. Не утерпел хлебороб, доверил жене тайну свою. А хитрый враг своего не бросал, стал выпытывать и лукавством, и лестью, и угрозами, да подкупать пытался хлеборобову жену, чтобы та сказала, в чем сила ее мужа. Вот и сдалась она и выкрала меч-самобоец, отдала врагу, а мужу другой подложила. Но коня украсть не смогла: хлебороб берег его как зеницу ока, даже спал с ним вместе.

Начал тогда враг войну вновь. А хлебороб отправился защищать государство. Сел он на верного коня, взял меч и выехал навстречу вражеским войскам. И только туда приехал, сразу же крикнул:
— Меч-самобоец, дерись! – не дерется.
-Меч-самобоец, дерись! – и вновь не дерется.

Удивился хлебороб, а потом внимательно разглядел свой меч и понял, что это другой. Тут же и догадался, куда меч-самобоец делся, и горько заплакал. В то время меч-самобоец уже рубил его войско. Вот подлетел меч к хлеборобу и с одного маху отрубил ему голову. Тогда конь сильно рассердился, что убили его хозяина, начал лютовать, перебил все войско врага, а потом подошел к телу хлебороба, остановился и стоит. Царь перевез тело в город, и тут является старая такая старуха с иконкой и говорит:
-Пустите меня к хлеборобову телу.

Ее пустили. А старуха взяла иконку, погрузила ее в воду и полила тою водой хлебороба. Ожил хлебороб. И молвит ему старуха:
— Ишь, не послушался меня. Рассказал жене великую тайну и чуть было сам не погиб навеки. На, возьми опять меч, я его нашла, только не сказывай про великую тайну жене до семи лет и семи недель, а не то погибнешь!
Женился потом хлебороб на другой девушке, и живут они себе вместе. Живут, не горюют, не страдают, хлеба не покупают.